Онлайн книга «Вовка Грушин и другие»
– Небось даже плакать не может, – прошептала Аглая. – Как в могиле, – кивнул Дудкин. Зазвонил телефон. – Лешк, подойди, – сказал Антон, не спуская глаз с композитора. Я взял трубку. В ней послышался женский голос: – Это квартира Дудкиных? – Да. – Гога Люкин у вас? – У нас, – машинально ответил я. – Скажите, чтобы он немедленно шел домой! – раздраженно заговорила женщина. – Я его по всему дому ищу. Скажите, что, если он через минуту не вернется, я сама за ним приду и ему уши надеру. Когда я передал ребятам этот разговор, Дудкин чуть не заплакал от злости. – У тебя в голове мозги или что? Не мог сказать, что его у нас нет! – Недоразвитый какой-то! – прошипела Аглая. Сеня поднялся с дивана. Он сделался вдруг каким-то очень спокойным. – Так, значит… Где у вас руки вымыть? – спросил он и, не дожидаясь ответа, сам направился в ванную. Там он стал перед умывальником, а мы – за его спиной. – Сень… Как же теперь? – спросила Аглая. – Что – как? – буркнул тот и открыл кран. – Как же с Гошей-то? – К родителям его отведете, и все. Тут без взрослых не обойдешься. Несколько секунд мы оторопело молчали. – Сеня, а ты? – спросил наконец Дудкин. – Мне в кино пора. Меня Боря ждет. И снова наступило молчание. Руководитель скреб ладони под струей, а Дудкин и Аглая смотрели на его короткую шею, на толстые уши. И шея и уши были сейчас красные. Потом Сеня быстро вытер руки полотенцем, потом он бочком, отвернувшись к стене, выбрался в переднюю… Там, стоя лицом к вешалке, он принялся надевать плащ. Он делал вид, будто совсем не торопится, но долго не мог попасть рукой в рукав. – Значит… пока! – буркнул он, шмыгнул к двери, мгновенно открыл ее и затарахтел подметками по лестнице. Только тут Аглая перестала молчать. Она выскочила на площадку. – Трус паршивый! – крикнула она плачущим голосом и затопала правой ногой. – Трус паршивый! Трус паршивый! Трус паршивый! Дудкин молча втащил ее за локоть в переднюю. – Хватит тебе! – сказал он сердито. – Давай жребий тянуть. – Какой еще жребий? – всхлипнула Аглая. – Ну, кто его домой поведет… Уж лучше пусть кто-нибудь один страдает, чем сразу все. Но Аглая замотала головой и закричала, что не надо никакого жребия, что она скорей умрет, чем одна поведет Гошу к родителям. Решили вести его все вместе. Наше счастье, что дождь усилился и во дворе никого не было, когда мы вели Гошу к подъезду. Собственно, вели его Аглая с Дудкиным, а я шел сзади. В своем зеленом дождевике до пят композитор семенил мелкими-мелкими шажками. От этого казалось, что он не идет, а будто плывет, совсем как танцовщица из ансамбля «Березка». Капюшон был натянут ему на голову, вместо лица белела гипсовая блямба. Гоша поддерживал ее ладонями, чтобы она не тянула за волосы, а его, в свою очередь, держали под руки Дудкин и Аглая. Они тоже семенили, чтобы идти в ногу с композитором. Наконец мы добрались до квартиры Люкиных. Аглая и Дудкин взглянули на кнопку звонка, но никто из них не подошел к ней. Дудкин вынул скомканный платок и принялся вытирать им лицо и светлые вихры на темени. Покончив с этим, он снова взглянул на кнопку и стал откусывать заусеницу на большом пальце. Аглая его не торопила. – Противный мальчишка! Ну и наподдам я ему сейчас! – послышался сердитый голос. Дверь распахнулась, и на пороге появилась женщина, похожая на испанку, в красном шелковом плаще. Она застыла в красивой позе, положив левую руку на бедро, а правой держась за дверь чуть повыше головы. – Что это еще у тебя? А ну-ка сними! Композитор не шевельнулся. – Я кому говорю? Сними сию минуту! – Оно не снимается, – чуть слышно сказал Антон. – Это гипс… Он… он прилип… – пролепетала Аглая. Гошина мама оглядела нас большими глазами и бросилась в переднюю. – Аркадий! Иди сюда! – крикнула она. Появился папа композитора, очень высокий и толстый. Над ушами у него курчавились волосы, а на темени поблескивала лысина. Брови у него были такие же густые, как у Гоши. Он мне понравился гораздо больше, чем мама. Он вышел вместе с ней на площадку, посмотрел на Гошу и сказал только одно слово: – Любопытно! Мама гневно зыркнула на него глазами, но промолчала. – Он не отлипает, этот гипс… – снова залопотала Аглая и повернулась к маме: – Мы хотели маску сделать… чтобы вам… ко дню рождения… – А как он дышит? – спросил папа. – Вот… трубочки, – показал Антон. Папа нагнулся, посмотрел на трубочки и, взяв своего сына за плечи, повел его в квартиру. – Заходите, пожалуйста, – сказал он нам. В комнате Аглая с Дудкиным невнятно объяснили ему, что у Гоши прилипли волосы на лбу и возле ушей, что брови тоже, может быть, прилипли… Папа сел на стул и, поставив Гошу между колен, слегка подергал маску. – Неплохо тебя упаковали! – Тебе все шуточки! – сказала Гошина мама. Скрестив руки на груди, она сидела на краешке письменного стола. Папа встал, вынул из ящика стола лезвие от безопасной бритвы и снова вернулся к Гоше. – Теперь не вертись, а то порежу. – Осторожно сунув лезвие под край формы, он стал подрезать прилипшие к ней волосы. – Я не могу на это смотреть, – сказала мама и ушла из комнаты. Минут пять папа занимался своей работой. Наконец он вынул лезвие и передал Дудкину. – Ну, а брови, наверное, пострадают. Держись! – Он дернул за форму, и та осталась у него в руках. В ней темнели волосы из Гошиных бровей, но их было немного. Все мы смотрели на Гошу. Он стоял, крепко зажмурившись. Лицо его, сначала бледное, постепенно розовело. Вот он приоткрыл глаза и тут же снова зажмурился (как видно, он отвык от света). Но вот он снова их открыл и больше не закрывал. Мы думали, что он набросится на нас с кулаками или, по крайней мере, заплачет, но он ничего этого не сделал. Он посмотрел на форму, на всех нас, на папу и тихо спросил: – Получится? – Несомненно, – сказал папа и позвал, разглядывая форму: – Томочка! Операция окончена. Мама быстро вошла в комнату. – Мама, получится! – сообщил ей композитор. Она присела перед своим сыном, разглядывая, повертела его в разные стороны. – Выкиньте эту гадость! – сказала она, кивнув на форму. – Что ты, голубушка! Твой сын такие муки перенес, и теперь, когда главное сделано… Нет, это дудки! |