Онлайн книга «Зовите меня Роксолана. Пленница Великолепного века»
|
– Ты что, окончательно разум потеряла?! Ты потеряешь ребенка! Ненормальная! О чем ты думаешь! Что ты, например, ела сегодня? Хюррем пожала плечами. Что-то, наверное, ела… Она ожидала известий от Хасана, отправленного вместе со своими людьми в провинцию Малатья, где, согласно собранным самим же Хасаном сведениям, зрел бунт. – Вот Всемогущий Султан вернется, пускай сам и разбирается. Хасеки снова просто пожала плечами. Гюлесен – хорошая женщина, но просто курица. Ее ничего больше не интересует, кроме как муж, дети да побрякушки. А у нее – дела. – А вот если он вернется, а ты ребенка скинула, как думаешь – рад он будет? И будет ли любить тебя, зная, что его сын погиб по твоей вине? Хюррем машинально положила руки на живот. Погибнет? Почему – погибнет? С ее ребенком все в порядке… – Посмотри, на кого ты стала похожа! Ты же похожа на высушенную на солнце козлятину! Почему именно козлятину? А не, к примеру, рыбу? Впрочем, толстушка Гюлесен права: вид у нее и вправду что-то не очень. – Ты немедленно ляжешь! – трещала Гюлесен. – И прикажи подать еды. Хорошей, плотной еды. Пилав, мерджимек чорбасы – женщинам в тягости полезно есть чечевицу! Лепешек побольше. И мяса, мяса! И фрукты пусть еще не забудут. Служанки, казалось, только такого приказа и ждали: на стол накрыли в считаные мгновения. Гюлесен, уплетая за обе щеки, что-то весело рассказывала, а Хюррем не могла заставить себя положить хоть кусочек в рот: от одного только вида еды ее мутило. Подруга заметила. – А ну-ка ешь! А то, знаешь… Что именно Хюррем должна знать, женщина, видимо, не придумала, но надвинулась угрожающе. Хюррем отщипнула кусочек лепешки, обмакнула в гранатовый соус, положила в рот. Вкусно. И… И еще хочется. За вторым куском последовал третий, за ним – нежное мясо ягненка, потом – чорбасы. Потом она ела все вперемешку, буквально запихиваясь вкусной, истекающей соком едой. Наконец она почувствовала, что в нее больше не лезет. – Вот и молодец, – одобрительно отозвалась Гюлесен. – А то у тебя и ребенок голодал. Представляешь, если вдруг потеряешь его? Тебе бы не только есть, но и спать нормально следовало, вон какие круги под глазами, будто ты старуха совсем! Да что она все заладила: потеряешь, потеряешь! Так и вправду может выкидыш случиться – если тебе все время будут об этом говорить! Вот жирная чушка! Может быть, она это говорит назло? – Ладно, я поеду. Мне пора. То ли подруга почувствовала ее настроение, то ли и в самом деле ей было пора отправляться домой. Хюррем стало стыдно. Кто ее и поддерживал тут, если не Гюлесен? Да и по поводу еды подружка была права: ребенок недополучал, ведь она и в самом деле последние несколько недель питалась из рук вон плохо. После еды она отяжелела; и ходить, и сидеть было нелегко, а тем более – что-то соображать. А она должна… должна… Хасан. Должен прибыть Хасан, она ставила ему такой срок. Мятеж не должен состояться… Внезапная сильная боль в низу живота заставила ее подняться. Мокро. Горячо. Она стояла, а по ногам ее текла темная кровь, быстро образуя лужицу. Ну, вот, дорогая, ты и доигралась в политика. Надо было кого-то позвать, но голос отказывался служить ей, а надежды на то, что войдет кто-то из служанок, тоже не было: она приучила, чтобы к ней заходили только по зову. Колокольчик. Где колокольчик? Ноги подогнулись, и она упала на колени. Помогите! Боженька милый, помоги, я больше не буду… Какой-то сдавленный вскрик, чьи-то руки подхватывают ее, и она куда-то летит, летит… – Мой сын мертв? Почему все возятся и не отвечают на ее вопрос? Даже головы никто не повернул. А может быть, она тоже умерла? Сесть. Она должна сесть. – Помогите мне сесть. Снова никакой реакции. Она открыла глаза и поняла, что видит себя со стороны – тощая, бледная, рыжая; глаза открыты, в них – пустота. Простыни в крови. Дверь открылась, и вошел Сулейман. Борода его почему-то была седой, лицо прорезали глубокие морщины; на голове – огромный тюрбан с рубиновой пряжкой. – Она умерла, – сказал кто-то. – Она была плохой женой, – бесстрастным голосом сообщил Сулейман. – Она замахнулась на то, на что у нее не хватало сил. Она убила моих сыновей. – Да, да, – подпел тонким голосом невесть откуда взявшийся Ибрагим. – Она ради своих политических амбиций пожертвовала детьми Великого Султана. А вот Ибрагиму здесь и вовсе неоткуда было взяться, поскольку он сейчас был в Египте. То ли осознание этого, то ли – неприятные ощущения, всегда испытываемые ею при виде Ибрагима, заставили ее вырваться из липких лап этого полусна – полузабытья. Ей все это снится. Уж Ибрагим – точно, стало быть, и седобородый муж тоже. Она должна проснуться. Проснуться… Глаза не хотели открываться; как будто она умерла – и ей на глаза положили монеты. Кстати, есть ли такая традиция в исламе? Она не помнила. Она вообще мало что помнила. Но глаза открыла. – Помогите мне сесть. На этот раз ее услышали. Целая толпа женщин бросилась, подхватила под руки. Под спину, под руки подсунули подушки. Кто-то уже совал ей чашку с узким носиком. – Мой сын мертв? Кто-то вытирал ее лицо влажной тряпицей, кто-то настойчиво продолжал совать чашку. – Мой сын мертв? Отвечайте! – Сын хасеки жив. Жив! Жив! Ее кровиночка жива! – Но он не жилец на этом свете… – Не жилец?! – Он родился раньше срока… Восьмой месяц… Ребенок не жилец. Да это она и сама знает, что он недоношенный. Ну и что? Ах да, почему-то считается, что семимесячный ребенок жизнеспособен, а восьмимесячный – нет. – Принесите мне моего ребенка. – Моя госпожа слишком слаба… – Я. Сказала. Принесите. Мне. Моего. Сына. Господи, какой крохотный! Михримах была больше, а уж Ильясик вообще родился богатырем. Сколько в нем весу? Килограмма два? И то от силы… Это она виновата! Она – и никто другой! Малыш сидел на голодном пайке; как он вообще выжил – непонятно. Но он будет жить. Она клянется: она сделает все, чтобы малыш выжил! Она схватила малыша и приложила к груди. Господи, он хотя бы может сосать? Малыш вдруг крепко вцепился крохотной ручкой в ее грудь. Он хотел есть, и он хотел жить! – Мы выживаем, маленький. Будем жить! Дальше ее дни стали подчинены только одному: крохотному красному существу с неожиданно голубыми глазками. Она кормила крохотного Сулеймана, который официально еще никакого имени не носил, тогда, когда ему только хотелось. Он спал в ее кровати, а она полудремала-полубодрствовала рядом, боясь придушить малыша. Часто носила на руках, разводила и сводила крошечные ручки, делая какое-то подобие гимнастики. Если с историей дело обстояло плохо, то с уходом за недоношенными детьми – еще хуже: историю она хотя бы изучала и благополучно забывала, ответив на вопросы преподавателя, что касается младенцев – эта тема ее вообще никогда не интересовала прежде. |