Онлайн книга «Механическое сердце. Черный принц»
|
Старый дом следит пустыми глазами окон, впервые взгляд его обращен вовнутрь. И заиндевевшие веки гардин складками пошли, морщинами, вздрагивают на сквозняке, словно дом пытается очнуться от годового сна. – Ты не можешь здесь оставаться. – Брокк обвел взглядом комнату. – Почему? – Потому что этот дом непригоден для жизни. – Да, пожалуй, я слишком долго не уделяла ему должного внимания. Придется исправлять. – Под тонким саваном чехла пальцы ощущают резьбу. Рисунок из листьев и грубоватых цветов, кажется, прежде они были покрыты позолотой. …золота в доме не осталось. – Пожалуйста, Кэри, вернись. Я понимаю, что ты обижена и что у тебя есть на то все причины… Есть. И он замолкает, не решаясь озвучить имя этой причины, а Кэри не спешит помогать. Если она откроет рот, то снова разрыдается. Не сейчас. – Все получилось глупо. Нелепо. И я не знал, что Лэрдис летит… проклятье, да я в жизни не дал бы разрешения. Понятия не имею, как она попала на борт и… – Он говорил, запинался, злился. Перчатки стянул. Рубашка измялась, а на левом рукаве проступили бурые пятна, не масла, но крови с живым железом смешанной. И рукав этот мокрый облепил темные жилы механической руки. – Высаживать было поздно, мы уже поднялись… и я не знаю, что на самом деле ей нужно. – Ты. – Мне это, конечно, льстит, но я не настолько наивен, чтобы снова ей поверить. – Брокк опустился в кресло и, прижав пальцы к вискам, пожаловался: – Голова болит. От нервов, от переутомления. И наверняка он тоже провел ночь без сна… если в этом кресле. В кресле спать неудобно. Голоден? Наверняка. Устал безумно. Кэри помнит, каким он возвращался с испытаний и как порой задремывал во время ужина. Однажды и вовсе уснул, положив голову на скрещенные руки, так и не дождавшись жаркого. Забавный. Родной… чужой, и обманываться не следует. – Вернись. Пожалуйста. – Зачем? Молчание. И Брокк хмурится. Трет покрасневшие глаза, и на щеке прорезаются пятна живого железа, которые, впрочем, исчезают быстро. – Кэри… Нервы-нити. Сквозняк по ногам. И руки озябли, покраснели… на ярмарке она тоже замерзла, и Брокк купил альвийский кувшин из бледно-розового дерева. Внутри кувшина горела свеча, и стенки его тонкие светились. Они становились горячими, и Кэри грела руки. Брокк сказал, что тепла хватит для двоих, и накрыл ее ладони своими. На железных пальцах его таял снег, точно они и вправду были живыми. – Уходи. – Она отступила от кресла, задев стол, и вазы закачались, задребезжали сухо, касаясь друг друга стенками. Старые, треснувшие. – Уходи и перестань меня мучить. – Нет. Он стоял по ту сторону стола, скрестив руки на груди. – Не перестанешь? – Не уйду. Кэри, я твой муж и… – О, неужели ты вспомнил? – болезненный нервный смешок. – Я не забывал. Кэри, произошло недоразумение, которое я исправлю. Обещаю. – Исправишь? Как исправишь? Сотрет вчерашний день? Перепишет наново? Молчит. – Это был мой полет. А ты отдал его ей. По старой вазе беззвучно расползается трещина. По белому и по синему, раскалывая рисованные цветы. От горлышка и до дна. Еще немного, и рассыплется ваза пополам. Наверное, следует замолчать, но Кэри устала притворяться. И вазу поднимает, сжимает, в тщетной попытке остановить неизбежное. Глина хрустит, и трещина расползается быстрее. – Наверное, я сама виновата. Ты изначально был со мной предельно откровенен. Но мне казалось, что я могу стать не только другом. Я хотела… Дита просила тебя не торопить. Набраться терпения. Слушает. Если бы прервал, словом ли, жестом, Кэри замолчала бы. А он стоял, скрестив руки, смотрел сверху вниз, хмурый раздраженный и… виноватый? – И я ждала. Целый год ждала, пока ты наконец заметишь… дура, да? Ваза разваливается на две половинки. – Я делала все, чтобы понравиться тебе, разве что в постель не забралась. Думала… честно, думала. Но побоялась, что ты меня прогонишь. Этого я бы точно не пережила. Горло дерет, не то от ночных слез, не то от простуды. В доме часты сквозняки, и, наверное, простудиться легко… конечно же в этом дело. И горячее молоко спасет. Горячее молоко и толика меда – хорошее лекарство от бед. – Всякий раз, стоило мне подойти чуть ближе, как ты находил предлог, чтобы отступить. Почему? Хотя теперь я понимаю почему. Слова в пустоту. В мертвенную тишину, которую и дом опасается нарушить. Он следит за Кэри, с насмешкою ли, с презрением, с надеждой, цепляясь за нее, последнее имя на родовом гобелене. Пыталась убежать? Бежать больше некуда. – Ты обвинял меня в том, чего я не делала… а стоило появиться ей, и ты ее простил. – Нет. – Я видела вас… – Я помог ей спуститься и только. Хорошее воспитание. Его растреклятое хорошее воспитание, от которого никуда не деться. Манеры. Вежливость. – Знаешь, вчера я поняла, насколько смешно выгляжу, пытаясь угнаться за тобой… – Ваза в руках рассыпалась, падала песком сквозь стиснутые пальцы, красно-белой трухой. – Не хочу больше. Не буду. Я хотела обратиться к Королю… – Зачем? – Чтобы признал наш брак недействительным… Губа дернулась, обнажая клыки. – Но потом подумала, что в этом нет нужды. Ты прав… мы будем жить как принято. Каждый за себя. Я не стану мешать тебе. Ты не станешь мешать мне. Идеальный брак. – И что ты собираешься делать? – низкий рокочущий голос. Воротничок трещит, темный пиджак расходится по швам, пусть Брокк и пытается сдержать превращение. – Для начала приведу дом в порядок… Он спрашивал вовсе не о доме. И Кэри, не сводя взгляда – бледные глаза, воспаленные, – отвечает: – Найду кого-нибудь, кто не будет настолько ко мне безразличен. Живое железо рвануло, выворачивая Брокка наизнанку, с хрустом разорвалась ткань. Пес был… страшен. И красив. Он возвышался, вздыбив гриву из тонких четырехгранных игл, а тусклое зимнее солнце рисовало на серебряной чешуе узоры. Кэри протянула руку, и пес шагнул. Попытался. Он покачнулся и взвыл, поджимая под брюхо короткую, изуродованную лапу. Металлические пальцы человеческой руки, нелепые в этом обличье, судорожно дернулись, точно пес пытался уцепиться за воздух. Он начал заваливаться набок и все же устоял. |