Онлайн книга «Механическое сердце. Искры гаснущих жил»
|
Она вдруг перестала сопротивляться и сама вцепилась в Кейрена, уткнулась в плечо, всхлипнула очень тихо: – Обещаешь? – Клянусь. Найду. И его казнят. – А меня? – А тебя нет. Я же слово дал. Ты свидетель, ценный свидетель под моей защитой. – Там много погибло. И все думают, что это я виновата… я бомбу принесла, а они… меня полиция ищет. – Она жаловалась, выплескивая и пережитый страх, и чувство вины, горькое, невыносимое. Плечи Таннис часто вздрагивали, а на шее бился пульс. – И родители тоже… я должна была вместе с ними… коробку принесли… для меня… я в лавку вышла, купить хотела… дома есть почти нечего… а у меня деньги… и маме подарок… она мне платок отдала свой… я и тебе купила… мыла. С запахом. – Каким? Шепот Таннис ласкал шею теплом. – Не помню… кажется, розы. И еще шоколад. Я себе купила шоколад… я его только однажды пробовала. – Она судорожно выдохнула и снова сжалась. – А потом взрыв… и огонь… он дикий совсем. Страшный. Звуки пропали… я все видела, но ничего не слышала. Ее шея окаменела. И спина была твердой. Пальцы, пробив вязку свитера, касались кожи Кейрена. – Я не хотела никого убивать… – И поэтому выбросила бомбу? Кивок. – Грент говорил, что на складе никого не будет… охрана только, но ее уведут. Предупредят. А я поверила… я не дура, Кейрен, но мне хотелось ему верить. Он обещал деньги. Много денег. И я… я бы могла сообразить, что Грент не станет рисковать, предупреждая кого-то… Горячий лоб. И мягкая влажная щека. Она плачет? Плачет. Слезы на вкус горькие, а Таннис хмурится. Кажется, Кейрен и в темноте способен уловить выражение ее лица. – Я поверила, потому что… – Тебе нужны были деньги. – Да. Думала, уеду… – Из города? – Хотя бы на другой берег. Там солнце часто появляется. Заводов нет. Баржа проплывает в половине шестого… и мамаша встает. Отцу ничего, он храпит, а я слышу, как она встает и ходит, ворчит. У нее спина болит. А мазь воняет зверски… потом она посудой звенит, завтрак готовит… а в шесть уже Большая Бетти с углем ползет. У нее голос громкий. И за стеной тоже начинают копошиться. Стены в доме тонкие. Слышно все… иногда Стелла клиентов приводит на дом. Так нельзя, конечно, но управляющий отвернется, если заплатишь… Таннис рассказывала о какой-то другой, совершенно невозможной жизни, в которую Кейрен не верил. Он пытался представить себе ее, но не получалось. – Выспаться никогда не выходит. После ночной придешь, голова гудит, а все вокруг… всем плевать. И солнца совсем нет. Иногда воздух желтым становится, как… у леди Евгении шуба была, которую она никогда не снимала. Я думала, что шуба собачья, а оказалось – из песца белого, только шерсть пожелтела от дыма. Леди Евгения постоянно говорила, что дымы в Нижнем городе дурно сказываются на здоровье. У Таннис мягкая улыбка. – Она меня учила разговаривать. И осанку держать. И вилки… у нее было много всяких вилок… специальные для рыбы вот или мяса… шляпки фетровые. Мы вместе рисовали. Я неплохо рисовать умела, она говорила, что если немного подучиться, меня взяли бы в мастерскую… – Она говорила, точно боялась, что, замолчав, вновь останется одна в темноте. – И Войтех… На это имя живое железо отозвалось гневным всплеском, и Кейрен с трудом сдержался, уложил иглы, прорвавшие кожу. – …тоже к ней ходил. Мы танцевали. Вальс. Капли расползались по коже, грозя скрыть ее под чешуей. Этот человек умер, но продолжал жить в памяти Таннис. И Кейрен не представлял, как его вычистить. – Все будет хорошо. – Кейрен, положив ладонь на ее затылок, перебирал тонкие прядки. – Все будет хорошо, девочка моя. – Не будет. – Я никому не позволю обидеть тебя… – Я ведь знала… могла понять… не захотела… связалась с Грентом. И бомбу отнести согласилась. Он бы не позволил отступить, но… а если бы я ее действительно отнесла на склад? – Тогда погибли бы многие. Теплая кожа, шершавая от грибного сока, который не стирается. И собственная шея Кейрена зудит почти невыносимо. Но он заставляет себя отрешиться от зуда. Говорить. Темнота слишком страшна, чтобы прервать тонкую нить слов, связавшую их с Таннис. С каждым она становится ближе. И больше ему доверяет. Этого доверия хватит, чтобы она не замолчала на поверхности. – И без того погибли многие. – Шепот Таннис едва различим. – Но ту бомбу принесла не ты. – Из-за меня. – Нельзя отвечать за чужой выбор. Свой ты сделала. И подтвердишь, когда поможешь следствию. – Тебе Грент нужен? – Все нужны. – Кейрен повернулся и, перехватив ее, прижал покрепче к себе. – Но ты права, Грент особенно важен. – Он не главный. Он человек и… …и связан с кем-то, кто способен заточить истинное пламя. – Я сумею его описать. – Она в темноте находит его руку и хватается за большой палец, держит, не отпускает, пусть бы Кейрену некуда деваться, но ей, похоже, страшно. – Сумею… и кофр его… такой черный, с монограммой… я ее перерисовала как-то, интересно было… а он разозлился… ты ведь найдешь его? И Томаса… он из наших. Ждал меня возле дома. Он коробку и принес, не думал, что мамаша в нее заглянет. А она у меня любопытная… если бы не она, я бы полезла и тогда… …Кейрен остался бы без свидетеля. Один. В подземелье, в котором вышли на охоту белесые твари, некогда бывшие людьми. Время. Если оно и существует, то где-то вне пещеры. Холод. В отличие от времени он прочно обжился здесь. Влага. Испарина на каменных стенах собирается ручейками, они же стекают, заполняя трещины. И рукав свитера набряк. Таннис пытается повернуться так, чтобы стало теплее, но пещера слишком узкая. Кейрен дремлет, но сон его чуток. И стоит ей хоть немного пошевелиться, как он вскидывается. – Надо ждать, – шепчет Таннис. Странно, но ей теперь кажется, что вместе они целую вечность и что во всем мире не осталось существа ближе, чем этот пес. Он теплый. И дышит смешно, часто. Ворчит, что рука затекла, а когда Таннис убирает голову, на плече лежащую, подтягивается, обхватывает ее и к себе прижимает. – Так теплее. – Он говорит ей на ухо, и шею щекочет его дыхание. Жаль, в темноте лица не видать. Она дотягивается, трогает широкий его подбородок, пересчитывает родинки, которых на левой щеке три, а на правой – четыре. Бархатистые какие. И Кейрен по-собачьи тычется холодным мокрым носом в ладонь. |