Онлайн книга «Фомка-разбойник»
Вдруг дунул ветер – резкий, порывистый. На маленькой собачке приподнялась шерсть вместе со шкурой, выглянул розовый голый животик: спящий ребенок? Только у третьего и у четвертого чума увидели наконец живое и подвижное: под пустой деревянный ящик стрельнули от нас два серых зверька. Посредине песчаной ямы, где ящик, вбит кол, на колу – две цепочки. Зверьки недолго прятались: из-под ящика выглянула одна острая мордочка, за ней другая. Быстрые глазки забегали, с любопытством разглядывали нас. Наконец два пушистых комочка выкатились в яму, засеменили вокруг кола на цепочках: норники, песцы-щенята. Около других чумов – такие же колы, только привязаны к ним не песцы, а черно-лапенькие лисята. Якимыч рассказывал: – Кормленков разрешают иметь не больше трех-четырех на чум, и то только беднякам. Это дело теперь думают коллективным сделать, артельные питомники создать и так положить начало пушному звероводству самоедов. – Самоедов нам подай, самоедов! – Сейчас мужчины все на ловле да на пароходе, а женщины – по чумам. Впрочем, вон в тот пройдем, там, кажется, вся семья. Вслед за Якимычем мы нырнули в открытое входное отверстие чума. В первое мгновение мне показалось, что я в музее забрался внутрь витрины с надписью: САМОЕДСКИЙ ЧУМ Груда красных углей посредине, котел над ними и вокруг – совершенно неподвижные фигуры сидящих людей с темными, как горшки, обожженные в печи, лицами. Пристально смотрят на нас немые, остановившиеся глаза… Молчание, оцепенелая неподвижность. Мы постояли так, и вдруг Якимыч говорит: – Юро! Здравствуй, юро! Узнаешь? И все задвигались. Голый по пояс низкоплечий мужчина весело засмеялся, протянул Якимычу руку. Одна из женщин налила из котла чаю в круглую чашу, поставила перед Якимычем. Девочка лет четырех подняла в руке нож и быстрым, точным движением у самых губ резнула по сырой рыбине, зажатой в зубах. Казалось случайностью, что при этом она не отхватила себе кончик носа или кусок черной лоснящейся от рыбьей крови щеки. Остались неподвижными только два древних старика. Они сидели в самой глубине чума, один – по одну, другой – по другую сторону очага. У Якимыча с низкоплечим пожилым самоедом начался длинный разговор про всех знакомых – кто жив, кто помер. Якимыч не был в этих краях три года, и самоеду нашлось о чем рассказать ему за чашкой чая отрывистыми, с трудом сплетенными словами. Мы слушали. Простая, как палка, в коротком его рассказе нам предстала судьба полярного бедняка. Я не запомнил его имени, да и не нужно его имя, пусть будет просто Юро, что по-самоедски значит: друг. Юро, когда знал его Якимыч, был небогатый, но справный хозяин: оленей до двухсот было у него. Чум его был полная чаша: жена, ребятишки, старый отец – все одеты и не голодны. Весной на пятнадцати нартах семья начинала кочевку, подвигалась к северу Ямала. Во время кочевки телились важенки [35] . Длинноногие пешки [36] , неплюи [37] давали свои мягкие, теплые шкурки на пошивку новой одежды. С десяток взрослых оленей шло на мясо. Остальное стадо спокойно паслось все лето. Летом Юро ловил рыбу, промышлял ленную птицу – гусей, уток – и тюленей. Тюлени давали жир и на редкость прочную кожу. В начале зимы доходил песец: из крестоватика и синяка становился весь белый. Юро расставлял ловушки, обирал пушистый урожай и откочевывал к югу, где лес и не так страшна зима. Жить было сносно. Но три года назад напала на его оленей ужасная болезнь – сибирка. Олени один за другим кидались из стада, хрипели и грохались оземь. В один день пала половина стада. Юро без оглядки бежал от того места. Но беды догоняли его. Раз ночью подошел к стаду сармик – волк, десять оленей зарезал, разогнал остальных. Еле собрал их в тундре Юро. Весной, как важенки отелились, задул север, сумасшедшие начались бураны. И заметались важенки: замерзли их нежные пешки. Кочевал Юро в этот год на восьми только нартах. Сам уж не ехал; шел с женой пешком рядом с оленями. Была у Юро своя вотчина: земля, где пас оленей и промышлял его род из поколения в поколение. Но в тот год сосед-окатэтта [38] – многооленный богач – пригнал свое двухтысячное стадо к самой границе его вотчины. Юро отодвинулся: маленькое стадо оленей бежит к большому, теряется в нем, как ручей в море. Окатэтта пошел за ним. Юро еще отодвинулся. Окатэтта – за ним. Юро бежал из дедовской вотчины: спасал последних своих оленей. Без оленей в тундре – смерть. Окатэтта звал Юро: – Будешь мне помогать – через год оленей дам. Юро сказал: – Нет. Большевики собирают чумы. Поеду на собрание. Окатэтта сказал: – Поедешь на собрание – ко мне не приходи. Будешь помощи просить – не дам. Испугался Юро: откажется помочь окатэтта – куда денешься? Не поехал на собрание. Стал просить окатэтту: – Дай на выпас тридцать оленей. Год пройдет – пригоню тридцать же оленей да песцов дам пятнадцать. – Тридцать, – сказал окатэтта. Совсем отощали, замучились у Юро олени. Не поможет богач – и на зимовку не откочевать. Тут зимовать – не терпит. Обещал Юро окатэтте тридцать песцов. Дал окатэтта тридцать сытых оленей. А летом копытка объявилась – оленья болезнь. Поредело стадо вконец. Совсем бы пропал Юро, да год выдался песцовый. Пошел и пошел песец, как заяц. Было бы у Юро оленей побольше – деревянные пасти ставить пошире, – сколько бы Юро собрал белых шкурок! Каждая шкурка – олень. Через год отдал Юро тридцать песцов окатэтте. А оленей – только десять. В долгу теперь. Четырнадцать себе оставил. На четырнадцати куда откочуешь? Как оденешься, обуешься? Уж не один с семьей живет Юро в чуме – с братом. У брата – своя семья, отец-старик. |