Онлайн книга «Поющая в репейнике»
Маня роняет голову в Алины колени. Плечи ее вздрагивают. – Дд-ды, – с усилием тянет Аля. И вдруг она обвисает на кресле, голова бессильно откидывается. Маня вскидывает голову и видит, что левая сторона Алиной шеи, щека и висок становятся бордово-лиловыми. – Тосик, когда будет «скорая»? – в отчаянии кричит Маня. – Сказали, машина едет. Но… пробки. Москва стоит. Трофим подходит к креслу и тоже опускается на колени. – Алюша, ты уж, пожалуйста, ты уж… не торопись… – голос его хрипит и срывается. Маня видит, как его дрожащая рука касается Алиной ладони. Маня накрывает их руки своей маленькой ладошкой, сжимает с силой, до боли. В комнате становится тихо и пусто. Будто из свежего теплого воздуха, наполняющего дом, выкачали кислород. И жизнь в доме закончилась… Маня вздрагивает от звонка в дверь. – «Скорая»! – вскакивает она. Трофим хочет сказать, что помощь опоздала, что все тщетно… Но Маня уже вводит двух мужчин в синих робах. Один – маленький, молодой, несет большой оранжевый чемодан. Тот, что повыше и постарше, – сухощавый, с колючим взглядом, подходит к Але, касается ее шеи, приоткрывает веко. – Понятно. Смерть, скорее всего, от обширного инсульта. – Как… смерть? Почему смерть? – негодующим шепотом произносит Маня, наступая на глупого, подлого, никчемного врача. Тот поворачивается и тихо говорит про какой-то кубик фельдшеру, который раскрывает оранжевый сундук на журнальном столике. На нем все еще лежит газета со статьей об успешных женщинах. – Присаживайтесь, – врач едва ли не толкает Маню на пустое кресло. – Да не хочу я! Вы… Алю спасайте! Врач протягивает руку к фельдшеру, и тот подает ему наполненный шприц и смоченную спиртом вату. – Да оставьте вы мою руку! Да зачем мне! – не дается Маня. К ней сзади подходит Трофим, с силой берет за плечи: – Манюш, возьми себя в руки. Не нужно истерик при… ней. Маня с ужасом смотрит на Трофима. Он строго качает головой. Его огромные, распахнутые глаза сосредоточенны и полны сочувствия. «Все, все… Это так. Это не может быть иначе», – будто кто-то заводит пластинку в Маниной голове. Она чувствует холодок около сгиба, у локтя, потом – легкий укол. – Куда можно пройти, чтобы заполнить бумаги? Мне нужна точная картина происшедшего. Вы можете отвечать? – спрашивает врач у Трофима. – И милицию вызовите. Положено. Трофим кивает и ведет врачей на кухню. Маня, прижимая вату к руке, встает, подходит к Але. Она сидит с закрытыми глазами. Спокойная, тихая, расслабленная, будто спящая. Только неестественное лиловое пятно на шее и лице заставляет верить в то, что сон этот страшен, непреодолим… Маня вдруг кидается к книжной полке. «Молитвы положено читать по усопшим. Но я ничего не знаю, не понимаю в этом. И молитвенник, был ли он у Али? Не видела никогда… Но она хотела слова! Она тянулась к книжкам. Что она хотела услышать? Быть может, ответ на какой-то мучительный, главный вопрос. Или послание для меня, бессердечной твари!» Маня хватается то за один, то за другой корешок. Вынимает пару томов. За ними, в глубине, видит прозрачный файл с каким-то документом. Маня вынимает бумагу… и понимает, что это дарственная на Алину квартиру. Вернее… Манину квартиру. Потому что Альбина Спиридоновна Седова подарила ее Марии Дмитриевне Голубцовой полгода назад. Маня еще раз читает документ и убирает файл обратно за книжки, как было. «Ни за что. Нет. Позже я уничтожу эту бумагу. Никто об этом не узнает, и Трофим вступит в права как единственный наследник». Мане кажется, что такого нечеловеческого напряжения она выдержать больше не сможет. После часового сидения врачей, которые терзают вопросами Трофима с пристрастием следователей, является милиционер. И снова – расспросы, протоколы. К тому же молодой страж порядка слегка подшофе. Маня вскрикивает, когда он, подойдя к креслу и посмотрев на Алю, изрекает: – Ну да. Определенно пожилая женщина. И кладет свою фуражку ей на колени, покачнувшись. – Я сейчас же подниму все ваше начальство! Это… беспредел, мерзость! – взрывается Маня, тряся кулачками. Трофим уводит ее из комнаты и просит заварить ему чай и пожарить яичницу. – Делом меня занять хочешь? Думаешь, такой терапевтический прием? Не поможет, Тосик. Ничто не поможет. Я – убийца! Я никогда себе… Она вдруг бросается на шею Трофима, давясь слезами. – Ты слова-то что такие… гнилые говоришь? Аля бы тебя за них… не знаю даже, что и сделала. Трофим неловко обхватывает Маню, поглаживает ее по плечам, но не прижимает. Стесняется. Или… презирает? Голубцова отшатывается от него. – Да, Трофим, я все сейчас сделаю, конечно. Иди к этому оборотню в погонах. А то он один там с ней, и это неправильно. Трофим уходит, и тут начинается самое ужасное. Лихие агенты ритуальных услуг приступают к осаде квартиры покойной: звонки по телефону, в дверь, деловитые выкрики, уверения в том, что «это самый бюджетный вариант»… Маня, зажав трясущимися руками уши, вбегает в комнату, где все еще торчит пьяный мент, пытаясь что-то с трудом карябать на листе. – Трофим, я не могу, не знаю, что отвечать?! Что мне делать? Седов, выпроводив милиционера и отстранив Маню от телефона, все берет в свои руки. Маня закрывается в комнате с теткой. Предметы тонут в сумерках. Голубцова поворачивает голову, смотрит на белеющую на подлокотнике кресла руку Али. С улицы доносится взрыв хлопушки и восторженный мальчишеский смех, крики, возня. – Я, дай теперь я. Ты всегда так! Дай мне, говорю! Раздается рев, топот, крики удаляются. Все стихает. Лишь кто-то негромко заводит мотор машины. Мягкое, ненавязчивое, вполне обыденное и потому хорошее урчание. Сродни кошачьему… «Скоро приедет особая машина, и Алю увезут. Это так. Это не может быть иначе», – звучит сухой речитатив в Маниной голове. – Алечка, родненькая, – шепчет Маня, вставая перед креслом тетки на колени. – Зачем ты так? Я ведь люблю тебя. Я всех вас люблю… Дверь в комнату вдруг приоткрывается и показывается голова Тосика. – Мань, тут тебя к телефону. Нет, не агенты… Это, кажется, Супин. Маня медленно встает. «Какой Супин? Зачем? Это ни к чему. Ошибка…» – думает она в смятении. – Ну что, сказать, чтобы позже перезвонил на мобильный? – Н-нет, я поговорю. Маня оглядывается на Алю, «спящую» в кресле, и бредет в кухню. |