Книга Без семьи, страница 3 – Гектор Мало

– Вместо того, чтобы сидеть таким истуканом, – вдруг сказал он мне, – принеси лучше тарелки.

Я поспешил исполнить его приказание. Суп поспел, и матушка Барберен разлила его по тарелкам.

Барберен сел к столу и принялся за ужин, изредка посматривая на меня.

Я был так смущен и так взволнован, что не мог есть и тоже время от времени украдкой поглядывал на него, но тотчас же опускал глаза, если встречался с его взглядом.

– Что, он всегда ест так мало? – спросил Барберен, показывая на меня своей ложкой.

– Нет, он ест хорошо.

– Тем хуже. Было бы удобнее, если бы он ел мало.

У меня, конечно, не было никакого желания разговаривать; матушка Барберен тоже молчала. Она ходила то туда, то сюда, прислуживая мужу.

– Значит, ты сыт, если не ешь? – спросил он меня.

– Да.

– Так ложись спать и постарайся заснуть как можно скорее, а не то я рассержусь.

Матушка Барберен быстро взглянула на меня, как бы прося быть послушным. Но это было лишнее, я и без того не посмел бы не исполнить его приказания.

Наша кухня, как и у большинства крестьян, служила одновременно и спальней. Около очага стояли стол, шкаф с посудой и все, что нужно для еды. А на другом конце кухни было все, что нужно для спанья; в одном углу стояла кровать матушки Барберен, в другом моя, с красным ситцевым пологом.

Я в одну минуту разделся и лег, но спать не мог. Нельзя заснуть по приказу – для этого нужно быть спокойным и хотеть спать. А я был сильно взволнован и чувствовал себя несчастным. Так этот человек мой отец? Почему же он так нехорошо обращается со мной?

Повернувшись носом к стене, я закрыл глаза и старался ни о чем не думать, но сон не приходил. Через некоторое время я услышал, как кто-то подошел к моей постели. Шаги были тяжелые – это не матушка Барберен.

Горячее дыхание коснулось моего лица.

– Ты спишь? – спросил суровый голос.

Я не решился ответить – я не забыл его слов: «А не то я рассержусь».

– Он спит, – сказала матушка Барберен. – Он всегда засыпает тотчас же, как только положит голову на подушку. Ты можешь говорить, не бойся, что он услышит.

Мне, конечно, следовало бы сказать, что я не сплю, но я не посмел. Мне велели спать, а я не спал; значит, я виноват.

– Ну что же твое дело с подрядчиком? – спросила матушка Барберен.

– Проиграно. Суд решил, что мне не следовало входить на эти подмостки и потому подрядчик не обязан платить мне за увечье.

Он стукнул кулаком по столу и начал браниться.

– Да, дело проиграно, – сказал он, немного успокоившись, – деньги истрачены, я калека и впереди нищета! А тут еще этот мальчишка! Почему ты не сделала так, как я тебе писал?

– Я не могла.

– Не могла отдать его в воспитательный дом?

– Тяжело отдавать ребенка, которого выкормила своим молоком и которого любишь.

– Но ведь это не твой ребенок.

– Сначала я хотела сделать по-твоему, но он в это время заболел.

– Ну, хорошо, а потом, когда он выздоровел?

– Он выздоровел нескоро. И не успел он оправиться, как за одной болезнью пришла другая. Бедняжка так кашлял, что сердце болело за него. От такой же болезни умер наш бедный мальчик. Мне казалось, что если я отнесу его в город, то и он умрет.

– Ну, а потом?

– Прошло много времени. Мне жаль было отдавать ребенка, и я думала, что он может пожить у меня еще.

– Сколько ему лет?

– Восемь.

– Ну, так он теперь отправится туда, где ему следовало быть восемь лет тому назад. Вот и все.

– Ах, Жером, ты не сделаешь этого!

– Не сделаю? А кто мне помешает? Не вечно же нам держать его у себя.

На минуту наступило молчание, и я мог передохнуть. От волнения у меня так сжималось горло, что я с трудом дышал.

– Как изменил тебя Париж! – через некоторое время сказала матушка Барберен. – Прежде ты не говорил бы так.

– Может быть. А верно то, что Париж сделал меня калекой. На что мы теперь будем жить? Денег нет. Корова продана. Скоро нам самим нечего будет есть, а мы еще должны кормить чужого ребенка!

– Он мой!

– Такой же твой, как и мой. И это не крестьянский ребенок. Я смотрел на него во время ужина. Худой, слабый, ноги и руки как спички!

– Он самый красивый мальчик в деревне!

– Он красив, не спорю. Но ведь красота не накормит его. Разве может он работать с такими плечами? Это городской ребенок, а нам такие дети не нужны.

– Он славный мальчик, такой смышленый и добрый. Он будет потом работать на нас.

– А пока нам придется работать на него, и я к тому же калека.

– А если родные потребуют его, что ты скажешь тогда?

– Какие у него родные! Будь у него родители, они наверняка сумели бы его отыскать. Времени было много, почти восемь лет. Нет, никто не придет за ним и не заплатит нам за то, что мы его вырастили. И я-то дурак! Из того, что на нем было тонкое белье с кружевами, еще не следовало, что родители будут искать его. Да, может быть, они уж давно и умерли.

– А если нет? Если они придут к нам и захотят взять мальчика?

– Ну, и упрямы же женщины!

– А если все-таки они придут?

– Тогда мы пошлем их в приют при воспитательном доме. Ну, довольно болтать. Мне это надоело. Завтра же я отведу его к мэру, а теперь пойду повидаться с Франсуа. Через час я вернусь.

Дверь отворилась и захлопнулась. Он ушел.

– Мама, мама! – позвал я, приподнявшись на постели, и слезы хлынули у меня из глаз.

Она подбежала ко мне.

– Неужели ты отдашь меня в приют? – воскликнул я.

– Нет, мой миленький Реми, нет!

И она нежно обняла меня. Я успокоился от этой ласки и перестал плакать.

– Значит, ты не спал? – спросила она.

– Я не виноват, я не мог заснуть.

– Я и не браню тебя. Так ты слышал, что говорил Жером?

– Да, слышал. Ты не моя мама, но и он мне не отец.

Первые слова я произнес грустно, а вторые радостно.

Мне было очень больно, что матушка Барберен не моя мать, но я радовался, что Барберен мне чужой.

– Может быть, мне давно следовало открыть тебе правду, – начала матушка Барберен, – но я не решалась сказать тебе, что я не твоя мать – я смотрела на тебя, как на своего ребенка. А кто твоя мать и где она – не знает никто, мой бедный мальчик. Может быть, она жива, а может быть, умерла. Однажды утром в Париже, когда Жером шел на работу по улице Бретель – это широкая, обсаженная деревьями улица, – он услышал детский плач. Жером пошел в ту сторону и увидел ребенка, лежавшего около калитки сада. Это было ранним утром, в феврале. Жером огляделся вокруг и увидел, как из-за дерева показался какой-то человек и бросился бежать. Наверное, он сам положил здесь ребенка и ждал, чтобы узнать, найдут ли его. Пока Жером стоял, не зная, что делать, подошли другие рабочие, и было решено отнести ребенка к полицейскому комиссару. Малыш плакал не переставая, и рабочие подумали, что он озяб. Но в конторе комиссара было тепло, а он все продолжал плакать – значит, он просто голоден. Послали за соседкой, у которой был грудной ребенок, она и накормила бедняжку. Его раздели перед топящейся печкой. Это был хорошенький пяти– или шестимесячный мальчик, розовый и толстенький. По тонкому, обшитому кружевами белью было видно, что его родители – люди богатые. Вероятно, его украли, а потом бросили. Комиссар сказал, что отправит малыша в воспитательный дом, если никто не пожелает взять его. Родители наверняка постараются разыскать мальчика и вознаградят того, кто позаботится о нем. Тогда Жером подошел и сказал, что возьмет его, и ему отдали ребенка. Это был ты, мой маленький Реми. У меня в это время был свой полугодовалый мальчик, и я выкормила вас обоих.