Книга Колыма, страница 100 – Том Роб Смит

— Мы готовы выполнить любой ваш заказ: ржаной хлеб с семенами кориандра или с медом вместо сахара. Кроме того, можем предложить вам кошерный хлеб или булочки без масла…

Он взял еще теплый батон, разломил его и протянул половину Панину. Тот, не чинясь, принял угощение, откусил ломоть и принялся жевать. Человек, предавший его и сотрудничавший со своими врагами, не выказывал ни малейшего смущения и явно не терзался чувством вины.

— Очень вкусно.

Панин отложил недоеденный хлеб, изящно стряхнул крошки с кончиков пальцев и, прежде чем перейти к сути дела, убедился, что Филипп не может их услышать.

— Лев, возврата к сталинизму не будет, как не будет и массовых арестов. Лагеря расформировываются и закрываются. Камеры для допросов уничтожаются. Перемены происходят повсеместно. Обратного пути нет. Но они должны продолжаться втайне, без признания совершенных ошибок и преступлений. Мы идем вперед… не оглядываясь назад.

Несмотря ни на что, Лев не мог не восхищаться Паниным. Тот запросто мог сделать так, чтобы Лев навсегда остался в Будапеште. Но Панин, принимая решение, всегда исходил из сугубо практических соображений. Он никогда не руководствовался сиюминутными эмоциями: местью или личной неприязнью. После того как восстание было подавлено, а Фраерша погибла, Лев стал для него бесполезен и неопасен, и потому его оставили в живых.

— Панин, что вам от меня нужно? Вы победили.

— Я сказал бы, что в выигрыше оказались мы все.

— Нет, я лично проиграл много лет назад, и сейчас лишь стараюсь не разориться окончательно.

— Лев, что бы вы ни думали обо мне, все мои решения всегда были направлены…

— Во славу и во имя?

Панин кивнул и добавил:

— Я хочу, чтобы вы работали на меня. Нам нужны такие люди, как вы.

— Такие люди, как я.

Лев ненадолго умолк, а потом все-таки поинтересовался:

— Вы намерены возродить Отдел по расследованию убийств?

— Нет, к этому мы еще не готовы.

— Когда будете, вы знаете, где меня найти.

Панин улыбнулся.

— Очень хорошо. Надеюсь, что в один прекрасный день я смогу вновь оказаться вам полезным.

В его устах это прозвучало извинением, весьма относительным, конечно, но все-таки Лев принял его.

— Есть одна вещь, которую вы можете сделать для меня прямо сейчас.

Тот же день

На торжественном вечере в Московской консерватории Лев поинтересовался, где можно найти Петра Орлова, одного из самых выдающихся молодых скрипачей страны. Его направили в репетиционную комнату. Орлов, которому не исполнилось еще и тридцати, открыл двойные звуконепроницаемые двери и коротко бросил:

— Да?

— Меня зовут Лев Демидов. Фрол Панин сказал, что вы можете мне помочь.

Услышав имя Панина, композитор тут же преисполнился дружелюбия.

Комната для репетиций была небольшой. Здесь стояли пюпитр и пианино. Орлов держал в руке скрипку. Смычок лежал на пюпитре, рядом с кусочком канифоли.

— Что я могу для вас сделать?

Лев раскрыл папку и достал оттуда листок бумаги, один-единственный, с обугленной дырой в центре. Она появилась семь лет назад, когда он сам прожег ее свечой в церкви Лазаря. Но, как только бумага начала чернеть и обугливаться, Лев вдруг передумал, сам не зная почему. Он опустил листок на каменный пол и затоптал огонь. Обгорелые листы бумаги — все, что осталось от записей арестованного неизвестного композитора, — хранились в коробке с доказательствами контрреволюционной деятельности Лазаря.

Орлов подошел к пюпитру, внимательно вглядываясь в немногочисленные ряды уцелевших нот. Лев пояснил:

— Я не умею читать по нотам, поэтому не знаю, достаточно ли этого, чтобы составить цельное представление обо всем произведении. Я хочу, чтобы вы сыграли это, сыграли все, что сможете понять.

Орлов прижал скрипку подбородком, взял в руку смычок и заиграл. Лев не разбирался в музыке, но почему-то ожидал, что мелодия должна быть медленной и грустной. Но, к его удивлению, она оказалась веселой и быстрой и очень ему понравилась.

Ему понадобилось несколько минут, чтобы сообразить: Орлов не мог играть так долго по тем немногим нотам, что виднелись на листке. Сбитый с толку, он попросил скрипача остановиться. В конце концов тот так и сделал.

— Это очень популярная композиция, одна из самых успешных.

— По-моему, вы ошибаетесь. Эта музыка считалась потерянной. Композитор умер до того, как ее исполнили в первый раз.

Теперь пришла очередь растеряться Орлову.

— Ее исполняли только на прошлой неделе. И композитор жив до сих пор.

* * *

В просторном холле престижного жилого комплекса Лев постучал в дверь. После долгой паузы ему открыл мужчина средних лет, одетый в строгую черную униформу.

— Что вам угодно?

— Я хочу видеть Роберта Мешика.

— Вам назначено?

— Нет.

— Он не принимает никого без предварительной договоренности.

Лев протянул мужчине обгоревший листок бумаги.

— Меня примет.

Мужчина нехотя согласился.

— Подождите здесь.

Через несколько минут он вернулся, уже без листка с нотами.

— Прошу вас следовать за мной.

Лев прошел за ним через анфиладу богато обставленных комнат в студию, находящуюся в задней части апартаментов. Композитор Роберт Мешик стоял у окна, держа в руке обгорелый нотный листок. Он сказал своему помощнику:

— Оставьте нас.

Тот вышел. Лев заметил:

— А вы неплохо устроились.

Мешик вздохнул.

— В каком-то смысле я испытываю облегчение. Я много лет ждал этого, ждал, что ко мне придет кто-то с уликами в руках и обвинит меня в мошенничестве.

— Вы знали настоящего композитора?

— Кирилла? Да, мы были друзьями. Лучшими друзьями. Мы учились вместе. Я завидовал ему. Он был гением, а я — нет.

— И вы донесли на него?

— Нет, что вы! Я любил его. Это правда. У вас нет причин верить мне. Но, когда его арестовали, я, естественно, не сделал ничего. И не сказал ничего. Его вместе с написанной им музыкой отправили в исправительно-трудовой лагерь. После смерти Сталина я пытался разыскать его. Но мне сказали, что он погиб. Я очень расстроился и скорбел о нем. И тут мне в голову пришла идея записать одно из произведений Кирилла в память о нем. Они были утеряны, но я часто слышал, как он исполнял их. Они звучали у меня в голове. Я внес в партитуру лишь незначительные изменения. Композиция принесла мне успех и стала чрезвычайно популярной.