Онлайн книга «Россия, кровью умытая»
|
Председатель покосился на Ванякина, обиравшего с оттаявшей бороды подсолнечную шелуху, и строго зашипел: – Чшш… Начальнику продотряда, Лексей Савельичу Ванякину, даю полное и решающее слово по текущему вопросу в порядке дня. Засмеялись: – Какой это день, вторые сутки дябем. – Лачим не улачим, ровно мордовску невесту сватам. Овес, говорит, а где его… – Тьфу, истинный господь… Смех с нами, с дураками. Ванякин мельком заглянул в смету, подманил Кулаева и ухватил его за концы красного кушака: – Советску власть признаёшь? – Пожалей, кормилец, – попятился старик, – у меня семьи двадцать шесть человек… Гону много, тракт большой, ныне ковка одна и та в гроб вгонит… Дело будто заведено, и тянусь по дурости, ей-бо. – А турецку власть хочешь признать? – вновь спросил комиссар. Старик помучнел: – Ладно, тридцать мешков овса, и по рукам… Что мир, то и мы, мы миру не супротивники. – Пиши, – подтолкнул председатель писаря. – Пиши: деньги по смете, овса общественного по силе возможности. Писарское перо помчалось по листу договора галопом. Кто-то вздохнул, кто-то разбудил тишину смехом: – Давно бы так. Из Совета Кулаев выскочил, словно из бани, и, держа в обкуренных пальцах копию договора, будто боясь обжечься, бежал улицей и во всю глотку без стеснения поносил комиссара: – Накачала тебя на мой горб нечистая сила… Чтоб те громом расшибло, чтоб те с кровью пронесло, сукин ты сын! Ванякин перебирал бумаги и расспрашивал мужиков о житье-бытье. Мужики, поглядывая друг на друга, отвечали осторожно, ровно по тонкому льду шли: – Да ведь как живем?.. Живем по-советски: керосину нет и соли совсем не видать… Незавидная, товарищ, наша жизнь, одначе на власть не ропщем: планида – власть тут ни при чем, это понимаем. – Планида-то планида. – Ванякин исподлобья оглядел собрание. – А долго я буду вокруг вас венчаться? – Еще, кажись, не сватался, а венчаться собираешься… – Разверстку добром будете платить? – Мы и не отказывались… Возили, возили, и все не в честь? – Воженого-то нет. – Как нет?.. Чисто девки стряпали… Сыпим и сыпим, ровно в прорву бездонную. – Ругаться будем завтра, – сказал Ванякин, – затем и приехал… Тебе, Курбатов, поручаю созвать к завтрашнему дню со всей волости всех председателей Советов. От порога кто-то сказал: – Опять килу чесать… Припевай, Гурьяновна. Далеко о Хомутове бежала славушка худая: то продработника кокнут, то телеграфные столбы подпилят, то поезд под откос спустят. Дезертиры по селу – из двора во двор. Придерживали хомутовцы и хлебец. Уповая на них, и соседние волости сетовали на порядки и не торопились с выполнением разверстки.С осени в хомутовский комбед подобралась было коренная голытьба. До поры до времени работа велась дружно, пищали зажатые в тиски налогов богатеи, но скоро сами комбедчики, первый раз в жизни дорвавшиеся до легкого хлеба, зажрались. Председатель Танёк-Пронёк к трепаной солдатской шинелишке своей пришил каракулевый воротник, секретарь Емельян Грошев сбросил лапти – напялил лакированные сапоги с калошами. Комбедчики были заклеймены сельской беднотой как «присосавшиеся к ярлыку» и свергнуты. В помещении после них остался искалеченный граммофон, провонявший самогоном, и насквозь просаленный шкаф, жирными пятнами реквизированного сала были забрызганы стены, потолок и папка с бумагами. На их место протискались хозяйственные мужики, но вскоре, за немилость к бедноте, тоже с позором были изгнаны. Комбед последнего состава подобрался и подходящ, да неувертлив – его по каждому делу, как по ровной дорожке, проводили за нос хомутовские чертоплясы. В избенку Танька́-Пронька́ по вызову Ванякина пришли комбедчики, шестеро местных коммунистов и кое-кто из сочувствующих. – Чего тебе, Алексей Савельич, рассказывать, – оглядывая собравшихся, пожимал плечами Хохлёнков, – ты сам дальше нашего деревенскую быль предвидишь… Власть на местах, товарищ, она действительно крепкая власть, палкой не сшибешь. Правда, кое-где и пролезли кулаки, но большого вреда от них мы пока не видим. Есть среди них сильно образованные: он тебе и декрет новый растолкует, и в сметах разберется, и бумажку какую хочешь сочинит… Народ у нас около ячейки вьется, и ничего будто, а коснись декрет в жизнь протащить, все боятся, как бы население не рассердилось… А еще скажу то: кто с радости, кто с горя – самогон пьют ведрами, от пьянства глаза лопаются, и народ, известно, в пьяном виде поднимает скандалы. – Сукины вы сыны, – оборвал его Ванякин, – на печке заплутались, в ложке утонули… В городе мы из буржуев сало жмем, на фронте наши солдаты колют, рубят и стреляют неприятелей, а вы тут перед кулаками на задних лапках ходите? – И мы жмем… – Плохо жмете. Контрибуция у вас не собрана, хлеб не собран, картошку поморозили, птицу протушили, председателем волости у вас сидит кулак Курбатов… – Мы под него фугас подводим. – Затем ли вас выбрал народ, чтобы из комбеда устроили вертеп разбойников? – Ты во мне дух не запирай! – грохнул кулаком по столу Емельян Грошев. – Я десять годов у кулака в работниках жил, а такого гнета над собой не терпел. Прошу исключить меня из партии ввиду моей причины, как я не прочь от общества, поэтому выхожу, и ты меня лучше не держи! – вытряхнул из шапки на стол измятое заявление. – И меня не держи! – вскочил с полу мужик по прозвищу Над Нами Кверх Ногами. – Мы и так своей бедностью ужатые… Сократи меня из ячейки, я малоученый и к коммунизму не подготовлен… Весь народ глядит на нас, ровно на зверей, и я не могу переносить всего этого, как местный житель… – Партия не постоялый двор, – сказал Ванякин, – хотя… насильно никого держать не станем. Партия, она вроде дрожжей… – Он повертел в руках заявление и спросил Грошева: – Грамотен? – Нет. – Я, брат, и сам до сорока восьми лет был неграмотным, а революция научила… – Меня дешевле удавить, чем грамоте выучить, – сказал Грошев, сверля его злым глазом. – Выучим. – А выучишь, так я тебя вытряхну из комиссарского тулупа и скажу: «Ты иди землю ковыряй, а я с портфелем в руке буду круглый год на ямской паре кататься». – Скажи мне лучше, кто тебе написал эту бумажку? – Заявленье?.. Там, одна… – А все-таки? – Ты мне, товарищ, зубы не заговаривай… – Кто писал? – Раз, стало быть… – Кто писал? – Комиссар бросил на стол пудовый кулак. – Говори! Грошев посопел и ответил: – Хозяйка. А тебе забота? |