Онлайн книга «Россия, кровью умытая»
|
– Да, забота… Вот рассудите, люди добрые, – обратился Ванякин уже ко всем, – надумал человек в трудный час сбежать из партии, и не в нашу семью, а к хозяину с хозяйкой пошел за советом. Они ему и насоветовали, дай им бог здоровья… Танёк-Пронёк, глядя мимо комиссара куда-то под стол, заговорил: – Ты, Алексей Савельич, и лаешь нас, а зря… У нас терпенье тоже не купленное. Гоже в городе декреты выдумывать, вам ветер в зад, сидите там, ровно за каменной горой, а гора – мы… В комбеде набедокурили – наш грех, наша слабость… Дисциплина нам и в армии надоела, на мирном положении хочется попьянствовать, побуянить… Заседаешь день, заседаешь ночь, жрать нечего, жалованья ни копейки, ну и – хапнешь, где под руку подвернется… – «Хапнешь»? – передразнил его конный пастух Сучков. – Ни стыда, ни совести. У меня родной племянник второй год на фронте страдает, а вы с Карпухой крутнули хвостом, да и домой, тоже вояки… – Мне на фронте легче было, – строго посмотрел на него Танёк-Пронёк. – Знай стреляй-постреливай, пуля виноватого найдет. А тут что ни день, что ни час: «Дай гусей, дай курей, дай яиц, дай масла, трудповинность, гужналог» – тьфу!.. Да я на фронт бегом побегу, только отпустите меня из этого проклятого комбеда. – По-моему, – густо, как в трубу, сказал сапожник Пендяка, – Ванякин ругает нас не зря… А которых не только ругать, бить надо… Возьмем Емельяна. Нынче ему хозяйка бумажку написала, завтра хозяин топор в руки сунет и пошлет нам головы тяпать… По-моему, таковым кулацким подхвостникам не место в нашей трудовой компании. Долой! Долой! И долой! – Он, может статься, шпионить пришел! – зло крикнула солдатка Марья Акулова. – Гнать его! Грошев нахлобучил на нос шапку, молча погрозил сапожнику корявым пальцем и ушел. За ним поднялся было Над Нами Кверх Ногами, но от порога вернулся: – Простите меня… Я давеча сказал не думаючи… Мне хоть и страшно быть в вашей шайке, но – я решился, я остаюсь… Кулаков грабить – это правильно, купцов грабить – это правильно. Мы этого сто лет дожидались… Читал раз на базаре мужик книжку про разбойника Кузьму Рощина… – Иди пока, – махнул рукой Ванякин, – мы тебя со всех сторон обсудим и подумаем, как и что… Над Нами Кверх Ногами, растерянно ухмыляясь, пятился к двери, приборматывая: – Я решился, мне все равно, двум смертям не бывать. Ванякин развернул по столу список хомутовских богатеев и постучал карандашом по столу: – Итак, товарищи, заседание продолжается… На повестке два вопроса. Первый – хлеб; второй – перевыборы комбеда. Кто хочет высказаться?.. К утру председатели сельсоветов съехались. Ванякин рассказал про красные фронты, про заграничную революцию: кругом выходило хорошо, но советская власть все же пребывала в тяжелом положении: хлеба не хватало; топлива ни фабрикам, ни железным дорогам не хватало; а саботажу – во, хоть завались. По бумаге он, ярусом накатывая цифры, вычитал, сколько с волости недобрано того, другого, пятого, десятого. Советчики крякнули: – Мм-да. – Последний козон на кон. – Эдак ноне. И комбедчики дружно взяли: – Верно. – Чего тут жмуриться?.. С кулаков дери семь шкур, обрастут. Председатель хмуро: – Ну, которы удерживайся в рамках. Ванякин размотал еще одну речь и опять подвел: – Граждане, надо учитывать критический момент Республики… Попомним заветы отца нашего Карла Маркса, первеющего на земле идейного коммуниста… Еще он, покойник, говаривал: «Сдавай излишки голодающим, помогай красному фронту». Советчики переглянулись и полезли в карманы за кисетами: – Надо подумать. – Культурно подумать. И комбедчики опять в голос подняли: – Думай богатый над деньгами, а нам думать не о чем… Давай раскладку кроить. – Погоди… Нам ваш Карла не бог. – Хле-е-еб? Вон што? – Мало? Сазонт Внуков, дубровинский председатель, встал на скамейку. Разливался звонок, требующий порядка; снова говорил Ванякин, но большинство голов повернулись к Сазонту, разинутыми ртами ловили его распористые, как плотовые клинья, слова: – Крещеные!.. Одно мы знали начальство – урядника… А нынче десять рук в карман тебе тянутся да десять в рыло… Каково это нашему крестьянскому сердцу?.. Рев свист топот… – Х-ха… Задергали! – Вызнали в нас дурь-то! – Урядника вам? – Хоть в петлю головой… – Давай раскладку метить, раскладку!.. – Не торопись, коза, в лес, все волки твои будут, – сказал волостной председатель Курбатов, вылезая из-за стола, – по шестнадцать с тридцатки… Слыхано ли?.. Видано ли?.. Под корень хотят мужика валить, – страшно закричал он, ворочая глазами, – дно из нас хотят вышибить… Чего будем жрать?.. Чего будем сеять?.. Солдаток голоса: – Жеребца мукой кормишь! – Первый дилектор спекуляции… – Зачем свиней пшеницей воспитываешь? – Не кормлю! Кто видал? Докажи!.. Мужик ниоткуда ни одной крошки не получает, отними у него остатный хлеб, без хлеба мужик – червяк, в пыли поворотится, поворошится и засохнет… – Размочим, – гукнул, как из бочки, сапожник Пендяка. – …засохнет! И вы в городе долго не продышите, передохнете, как тараканы морёны. Все на мужичьей шее сидите… Передохнете, и тору от вас не останется… – Правильно! – Неправильно! – Так, Панфилыч, по козырю! – Верно слово! – Долой… Долой… Ванякин вскочил с места: – Граждане, не могу я этой контрреволюции спокойно переносить… И чего у вас этакий Черт Иваныч в председателях ходит?.. Позор, граждане… На его провокацию о семенном хлебе дам я чистосердечное разъяснение: останутся семена – посеете, не останутся – будьте покойны, власть выдаст, власть, она, товарищи… – Вот это гоже, – завопил Сазонт Внуков, – жену отдай дяде, а сам иди… – Благодарим покорно! – Тише, граждане! Над Нами Кверх Ногами, сбычившись и зажмурив глаза, тряс нечесаной головой: – До-ло-о-о-о-о-о-ой… Заорали, заругались… И орали и ругались, выходя только за порог до ветру, двое суток. Все село под окнами слушало. Выплыло на свет много такого, от чего сам Ванякин ахнул. Из скупых рассказов татарских и чувашских делегатов удалось уяснить, что главную тяготу разверстки волисполком переложил на глухие деревушки, откуда уже было вывезено по двадцати пяти вместо шестнадцати пудов с тридцатки; там давно люди ели дубовую кору и глину, скотины оставалось по голове на пять дворов, да и та от бескормицы подвешивалась на веревки и дохла. |