Онлайн книга «Время прощаться»
Когда вновь раздается папин голос, он похож на туго натянутую гитарную струну, невозможно сказать музыка это или плач. Он: Знаешь, как пингвин выбирает себе пару? Он находит идеальный камешек и отдает его той, на кого положил глаз. Он протягивает маме маленький камешек. Она сжимает его в ладони. Бóльшая часть маминых журналов из Ботсваны исписана данными: кличками и перемещениями слоновьих семей через Тули-Блок; датами, когда у самцов был гон, а самки производили на свет детенышей. Она ежечасно записывала в журнал сведения о поведении животных, которые то ли не знали, то ли не обращали внимание на то, что за ними наблюдают. Я читаю каждую запись, но представляю не животных, а руку, которая это писала. У нее пальцы судорогой не сводило? Возник ли на месте, где карандаш прижимался к пальцу, волдырь? Я сопоставляю фрагменты, как мама тасовала и перетасовывала свои наблюдения о слонах, пытаясь сложить из малейших деталей картину. Интересно, испытывала ли она разочарование оттого, что видит лишь отдельные части, а не всю картину целиком? По-моему, работа ученого и заключается в том, чтобы восполнять пробелы. Однако я смотрю на эту мозаику и вижу: для того чтобы разгадать загадку, мне не хватает одного-единственного куска. Мне начинает казаться, что Верджил испытывает то же самое, и я вынуждена признать, что не знаю, как это характеризует нас обоих. Когда он говорит, что выполнит свою работу, я не очень-то ему верю. Трудно верить человеку, который пребывает в таком похмелье, что, кажется, даже попытка натянуть пиджак может привести к инсульту. Я решаю, что единственный способ проверить, помнит ли он о нашем разговоре, — вывести его из конторы и заставить протрезветь. — А давайте продолжим разговор за чашкой кофе, — предлагаю я. — Когда ехала к вам, проезжала мимо закусочной. Он хватает ключи, но этого я допустить не могу. — Вы пьяны, — говорю я, — сама поведу. Он пожимает плечами, но не спорит, пока мы не выходим из здания и я не начинаю отстегивать велосипед. — Что это, черт побери? — Если вы не знаете, что это, то вы еще пьянее, чем я думала, — отвечаю я и сажусь за руль. — Когда ты сказала, что поведешь, — бормочет Верджил, — я решил, что у тебя есть машина. — Мне всего тринадцать лет, — замечаю я и жестом приглашаю его устраиваться на раме. — Ты шутишь? Какого года этот велосипед? Семьдесят второго? — Если хотите, можете бежать рядом, — отвечаю я, — но с такой головной болью, как у вас, я бы выбрала первый вариант. Вот так мы и приехали в закусочную: Верджил Стэнхоуп — сидя на моем горном велосипеде, расставив ноги, а я — стоя между ним и рулем. Мы устраиваемся в кабинке. — Почему не было никаких объявлений о розыске? — спрашиваю я. — А? — Объявлений о розыске. С маминой фотографией. Как получилось, что никто не организовал в этом дерьмовом конференц-зале «Холидей-инн» командный штаб и не приказал посадить людей на телефоны? — Я ведь уже тебе говорил, — отвечает Верджил, — никто не заявлял о ее пропаже. Я вопросительно смотрю на него. — Хорошо, одна поправочка: если твоя бабушка подавала заявление об исчезновении, то оно где-то затерялось. — Вы хотите сказать, что я выросла без мамы из-за людской ошибки? — Я говорю, что просто делал свою работу. А кто-то свою не сделал. — Он смотрит на меня поверх чашки. — Меня вызвали в слоновий заповедник, потому что там обнаружили труп. Констатировали смерть в результате несчастного случая. Дело закрыли. Когда ты служишь в полиции, не стоит все усложнять. Надо лишь разобраться с отдельными фактами. — Значит, вы, по сути, признаете, что поленились искать одну из свидетельниц по делу, когда она исчезла? Он хмурится. — Нет, я лишь предположил, что твоя мать уехала по собственной воле. Если бы с ней что-то случилось, я бы знал. Я решил, что она с тобой. — Верджил прищурился. — А где ты была, когда твою мать обнаружила полиция? — Не знаю. Иногда меня оставляли на попечение Невви, но только днем. Я лишь помню, что в конечном итоге оказалась у бабушки. У нее дома. — Что ж, может быть, нам следует сначала поговорить с бабушкой? Я качаю головой: — Ни в коем случае. Она убьет меня, если узнает, что я затеяла. — Неужели она не хочет знать, что произошло с ее дочерью? — Все слишком запутанно, — отвечаю я. — Мне кажется, ей больно обсуждать эту тему. Она из того поколения, которое предпочитает сцепить зубы (другими словами — проявить английскую выдержку) и обходить неприятные вещи, как будто ничего не произошло. Когда я начинала тосковать о маме, бабушка всегда пыталась меня отвлечь — едой, игрушкой или Джерти, моей собакой. А когда однажды я прямо задала вопрос, бабушка ответила, что мама уехала. Но сказала — как отрезала. Поэтому я быстро поняла, что лучше не спрашивать. — А почему ты так долго тянула? Десять лет — это не просто большой срок. Дело ведь, черт побери, мхом поросло. Мимо нас проходит официантка, и я делаю ей знак, поскольку Верджилу необходимо выпить кофе, если я хочу, чтобы от него был хоть какой-то толк. Она совершенно меня не замечает. — Вот что значит быть ребенком, — говорю я. — Никто тебя всерьез не воспринимает. Люди смотрят сквозь тебя. Даже если бы мне удалось лет в восемь или десять понять, что делать… даже если бы удалось добраться до полицейского участка и дежурный за стойкой сообщил вам, что какая-то девочка хочет, чтобы возобновили давно закрытое дело… как бы вы поступили? Я бы постояла у вашего стола, а вы бы с улыбкой меня выслушали, покивали и не обратили на это никакого внимания? Или рассказали бы приятелям о девчонке, которая явилась в участок поиграть в детективов? Через двойные двери из кухни в зал вошла еще одна официантка, а с ней какофония звуков: звон посуды, громкие стуки, шипение сковородок… Эта официантка наконец-то подходит к нашему столику. — Что будете заказывать? — спрашивает она. — Кофе, — отвечаю я. — Большой кофейник. — Она смотрит на Верджила, фыркает и удаляется. — Как говорится в старой пословице: «Если тебя никто не слышит, может, ты и рта не раскрывал?» Официантка приносит два стаканчика кофе. Верджил протягивает мне сахар, хотя я его не просила. Мы встречаемся взглядами. Я пытаюсь проникнуть сквозь пелену его похмелья и уже не уверена, довольна увиденным или немного напугана. — Сейчас я тебя внимательно слушаю, — говорит он. Перечень моих воспоминаний о маме печально мал. Помню только, как она кормила меня сахарной ватой: Uswidi. Iswidi. Помню разговор о вечной любви. |