Онлайн книга «Любовь в эпоху перемен»
|
На площади перед Гостиным двором он глянул на свежую листву, вдохнул полудеревенский воздух, вспомнил, как под дождем нес на руках Зою, и сразу очнулся, повеселел, понял, что жизнь прекрасна, жизнь — это недоцелованная женщина! Бегом бросился он в библиотеку, взлетел по ступенькам, репетируя в уме: «Чуть свет уж на ногах, и я у ваших ног!» Скажет и упадет на колени. Утром читателей почти не было. Гипсовый Пушкин возле абонемента подмигнул земляку с лукавым мужским поощрением. Однако за конторкой сидела не Зоя, а Катя. Она смутилась, лицо ее покраснело, а прыщи побелели. На вопрос, где Мятлева, девушка прошептала, оглянувшись: — Наверное, дома. — Заболела? — Не знаю… Вы у Елизаветы Михайловны спросите! Но Болотиной в кабинете не оказалось — уехала в область на культурно-массовый актив. Секретарша тоже почему-то трусила, будто перед ней стоял не знакомый столичный журналист, а рецидивист, разыскиваемый милицией. Не дослушав ее сбивчивые объяснения, Скорятин помчался на улицу Ленина. Дорогу он решил срезать, ориентируясь на высокую, опутанную лесами, колокольню монастыря, но заблудился и долго, как Андрей Миронов в «Бриллиантовой руке», метался по запутанным улочкам, поднимавшимся к детинцу. Попутно Гена изумлялся изобретательности обывателей, приспособивших под коммунальное житье каждый закуток, проем, тупичок, бывшие лабазы, амбары, развенчанные храмы, братские и трапезные корпуса. На расчищенных от старины местах стояли пятиэтажки, сложенные, казалось, из грязно-белых кубиков неряшливыми малолетними великанчиками. Швы между блоками были промазаны черным гудроном, а балконы заставлены рухлядью. Зоин дом (к нему он внезапно вышел через случайный проходной двор) выглядел поновей: на двери даже имелся распотрошенный домофон. Проскочив мимо старушек, влюбленный спецкор ворвался в подъезд, но перепутал этажи и нужную квартиру отыскал благодаря почтовому ящику с логотипом «Волжского речника». Он долго давил на кнопку, слышал, как за дверью трещит звонок, однако никто не открывал. «Ну где же она?» Гена, чуть не плача, спустился вниз и столкнулся нос к носу с Колобковым, бледным, насупленным, решительным. В черном костюме, белой сорочке и фиолетовом галстуке, Илья напоминал похоронного агента из западного кино. Среди тружеников советских ритуальных услуг тогда преобладали тетки средних лет в ярких мохеровых кофтах. — Привет… — смутился москвич. — А ты-то как узнал? — Тихославль — город маленький. — Где Зоя? Что случилось? — Я знал, что ты вернешься… Осведомленные старушки прислушивались к разговору с надеждой на драку или хотя бы громкий скандал, чтобы потом рассказывать соседям с неспешным превосходством очевидцев: мол, вы даже не представляете, какое безобразие учинили два на вид приличных мужчины из-за «свистушки» со второго этажа, тоже вполне на вид обтекаемой дамочки. — Пойдем, надо серьезно поговорить! — тихо позвал Колобков. — Куда? — Ко мне. Старушки проводили их слезящимися от разочарования глазами. Кабинет заведующего отделом агитации и пропаганды был скромней некуда: без приемной и секретарши. В двухоконной комнате теснились типовой двухтумбовик, кресло, шкаф с розовыми занавесками, на приступке помещались телефон и селектор. Стол для совещаний окружали стулья с инвентарными жестяными бирками, прибитыми к спинкам. На низком мраморном подоконнике стояли горшки с фикусом, столетником и геранью, вышедшими из моды сто лет назад. Со стены бодро глядел в будущее очередной генсек, два предыдущих вождя, столь же оптимистичные, прожили при исполнении недолго, один — полтора, второй — год. Разумеется, у портретного Горбачева никакой родимой отметины на ранней лысине не наблюдалось. На власти, как и на солнце, пятен нет! Соперники сели за приставной стол друг против друга и некоторое время молчали. Наконец Колобков сурово спросил: — Может, чаю? — А покрепче? — В райкоме нельзя. — А морсу? — Тоже нельзя. — А что же тогда можно? — Сейчас покажу. Илья встал, со скрипом открыл дверцу шкафа, достал оттуда полированный ящик, напоминающий сложенную шахматную доску, но без обычных черно-желтых квадратиков. Вернувшись, он щелкнул замочками, но тут зашипел селектор, и капризный женский голос спросил: — Илья Сергеевич, ты когда идешь обедать? — Не знаю. — Место занять? — Нет, у меня люди из района. — А потом? — Потом я в область уеду. — Ну и пожалуйста! — обиделся голос, и селектор перестал шипеть. Пропагандист внимательно посмотрел на московского гостя и откинул крышку: там, в красных бархатных углублениях, лежали валетиком два дуэльных пистолета с гранеными стволами, кудрявыми курками и рукоятями красного дерева, отделанными серебром. — Это что? — оторопел Гена. — «Лепажи». — Откуда? — Из музея. — Зачем? — Будем стреляться. — Разве можно? Из них… — Конечно! Я же устраивал реконструкцию дуэли Онегина и Ленского. Для школьников. Так жахнуло — неделю в ушах звенело. — А еще говорят, перестройка до глубинки не дошла. Заведующий отделом пропаганды и агитации вызывает на дуэль корреспондента еженедельника «Мир и мы». Дошла, болезная, еще как дошла! — Боишься? — жестоко усмехнулся Колобков. — Конечно боюсь! Тебя, дурака, боюсь убить… — ответил Гена. — Почему же это ты меня убьешь? Я в армии стрелял на «отлично». — Тогда убьешь ты меня и сядешь. Лет пятнадцать дадут. — Нет… Лет шесть. У меня смягчающие обстоятельства. — Какие же? — Сам знаешь, сволочь! Они сидели, молча, набычившись, уперев взгляды в пистолеты, и напоминали шахматистов, задумавшихся над сложной партией. Наконец Илья проговорил: — Но я могу забрать вызов, если ты… — Если я… — Если ты на ней женишься. — Ты этого хочешь? — Нет, не хочу, но я хочу того, чего хочет она, а она хочет этого… — Почему ты так решил? — Она любит тебя, вуалехвоста! — Сам догадался или подсказали? — Сам. — Где Зоя? — В Затулихе. — Где? — В деревне. У нее там дом. От бабушки. — А почему она там? — Болотина ее с работы выгнала. Но сначала надо отпуск отгулять, так положено. |