Онлайн книга «Холодные берега»
|
Одна радость – стражников не попадается. А храм все ближе, стены каменные словно выше становятся, вот уже витражи на узких окнах можно разглядеть, сцены из жизни Сестры без прикрас описывающие. По-хорошему пройтись бы вокруг, на каждое окно глянуть, потом изнутри посмотреть – витражи хитрые, снаружи одно видишь, как оно со стороны людям казалось, а изнутри все совсем по-другому, как сама Сестра свои деяния представляла… только нет на то времени. А жаль, за одну сцену с перевозчиком сколько в свое время копий было сломано, многим она обидной для Сестры представлялась. Снаружи и впрямь – непотребство, а глянешь изнутри, как Покровительница бедного лодочника святым благословением оделяет, и все наносное из души пропадает… Красив храм и славится на всю Державу, а только не до того мне сейчас. Прошел я мимо уставшего глашатая, вступил под каменный свод. Народ еще был в храме, значит, подождать надо. Кто свечи жег, кто у святого столба посреди храма молился. Только и тут пробежал мимо юноша-служка, каждому говорящий: – Стража просит по домам расходиться… – Что вам Стража! – одернул его какой-то бюргер. Молодец, нечего священникам перед миром склоняться, их заботы небесные, далекие. Купил я свечей у старика-прислужника, хотел две, а на монетку мелкую целых три вышло. Подошел к лику Сестры, раскаявшегося душегубца на добро наставляющей, – самая правильная для меня икона, – поставил свечи. Одну – за себя, Ильмара-вора, чтобы не схватили бедолагу, не дали умереть в позоре. Другую за хитроумного Нико, себя перемудрившего, чтобы выпутался старик, умер своей смертью. А третью свечу, которая вроде как и не нужна была, поставил за Маркуса, младшего принца. Что уж теперь, он мне зла не хотел… И какое-то благолепие меня охватило, и стыд, и позор, и раскаяние. Перед ликом Сестры стоишь – во всех грехах винишься. Вот почему только потом уходит все это? Неужели схватят меня, да ведь живым я и не дамся, значит, умирать во грехе? Может, для того меня Сестра к своему храму вывела, чтобы повиниться успел? Прежде чем я понял, что делаю, ноги сами к кабинкам для исповеди понесли. И почти все – пустые. Эх, прав ли я? На последнем запале вошел я в кабинку, шторку за собой задернул, в окошечко постучал. Замер, глядя на лампадку, перед иконой теплящуюся. Может, нет духовника поблизости? Приоткрылось чуть окошко, и невидимый священник сказал вполголоса: – Слушаю тебя, брат мой. Во имя Искупителя и Сестры, сними с души грех… – Не один у меня грех, брат, – прошептал я. – Весь я во грехе. – Для Сестры все едино – один грех или жизнь во грехе, – устало и знакомо успокоил священник. – Говори, брат… – Виновен я, ибо отнял жизнь у человека, – сказал я. – И случилось это уже в седьмой раз. Священник помолчал, потом уточнил: – Во злобе или по жадности? – В бою, брат мой. Только он стражник был, а я… я каторжник. – Тяжек твой грех. Но сказала Сестра: «Жизнь защищая, вправе кровь пролить, чья жизнь важнее – лишь Искупителю ведомо»… Отпускается тебе, брат. Про второго стражника, на Островах убитого, я говорить не стал. Взял же Марк на себя ту вину, как Искупитель вину учеников своих брал, так что нечего Сестру и тревожить зря. – Виновен я, ибо убежал с каторги, – продолжил я. – А на каторгу был отправлен за дела преступные. – Отпускаются тебе грехи, брат мой. Не цепи держат, а воля Искупителя. Смог уйти – значит, нет на тебе вины перед Ним. Совсем хорошо. Я почувствовал, как груз с души спал, подумал секунду, добавил, вспомнив ресторан: – Виновен я, пусть не моими делами, но из-за меня погиб человек, случился разор и переполох… – Винись лишь в делах, тобой совершенных, – поправил священник. – Это не грех, не о чем мне Сестру просить. – Виновен я, ибо час назад украл плащ чужой… нужда заставила. – На тех, кто еду или одежду ворует, нет перед Искупителем греха, нет и перед Сестрой. Людского гнева бойся. Устал он к вечеру, слуга Божий, людские проступки отпускать. Иные небось почище моих будут. Я подумал, в чем еще должен покаяться: – Виновен я, ибо разгневан на меня Дом. Разгневан напрасно, но никому это неведомо. Священник молчал. Странно. Уж гнев мирской власти отпускают сразу, тем более если гнев неправедный… Ведь это и не грех, а… – Как твое имя, брат? – спросил священник. Я вздрогнул. Не положено этого спрашивать! – Как твое имя, брат мой во Сестре? – Ильмар, – прошептал я. – Ильмар-вор. – Тот Ильмар, что убежал с каторги на Печальных Островах вместе с младшим принцем Дома Маркусом? На планёре, ведомом летуньей Хелен? Это больше не на исповедь походило, а на допрос у Стражи… – Да… – признался я. Священник ответил не сразу: – Греха в этом нет, но… Во искупление прочти семь раз «Славься, Сестра!», не медля, но без торопливости. На миг он запнулся. Я уже понял, куда ветер дует, но покорно ждал. – И не выходи из исповедальни. Жди, брат мой, я подойду. – Зачем? – прошептал я. Но окошечко уже закрылось. Что же делать? Исповеднику перечить нельзя, епитимью нарушить – тоже. Что делать? – Славься, Сестра, радость нашей радости, печали утоление, проступка наказание… – начал я. Осекся. Все во мне кричало: «Беги!». Все воровские повадки ожили, бунтовали против ожидания. Но как можно сейчас уйти? – Славься, Сестра, – начал я снова, с трудом заставляя себя не частить. Может, успею дочитать да уйти… Но, видно, исповедник точно знал, сколько идти от его кабинки до моей, едва успел я в седьмой раз прошептать: «И тем возрадуемся»… как шторка на кабинке была отдернута. Стражи нет, ни городской, ни храмовой. И то хорошо. Только исповедник, в белом плаще с откинутым капюшоном, по возрасту – мой ровесник, на вид, правда, телом послабее, зато в глазах – подлинная вера, не моей чета. Смотрел он на меня и с брезгливостью – что уж тут, никуда тут не денешься, и с сомнением, и с любопытством невольным. – Ильмар-вор? – еще раз спросил священник. – Да, брат мой… – Надень. Он бросил на пол передо мной тугой сверток. И тут же, сам устыдившись презрительного жеста, поднял его, развернул, подал в руки. |