Онлайн книга «Ягодное лето»
|
– Садись-ка и говори, что тебя грызет. Габрыся села с невольным вздохом облегчения. – Нога? – спросила понимающе Марта. Но Габрыся покачала головой. – Павел. И залилась слезами. Марта подождала минутку, потом подала ей платочек и деликатно продолжила расспросы: – А что такое с Павлом? Поссорились? С ним трудно поссориться, потому что он не говорит, но при большом желании… Габриэла засмеялась сквозь слезы. – Слушай, – начала она нерешительно. – Ты только не говори никому об этом, ладно? Это не мой секрет, и я бы не хотела… Марта удобно устроилась напротив. С лица ее сошла улыбка. Она потянулась за сигаретой, но не зажгла ее. – Ты знаешь, что Жозефина, мать Павла, является его опекуном? Марта кивнула, и Габриэла уже второй раз за время этой их короткой беседы испытала облегчение: значит, она не нарушает ничьего секрета! – А ты знаешь почему? – Он признан недееспособным, – ответила Марта, пожимая плечами. – Но почему? Он убил кого-то? Ограбил квартиру? Был политиком? – никакие другие, более тяжелые преступления, Габриэле на ум не приходили. – Это я не знаю. Если хочешь – его и спроси. Меня прошлое не интересует, мне важно только то, как он обращается с моими лошадками. – Ну правда! – не отставала Габриэла. – Он же ходячая доброта, светлая душа! Что он такого сделал, что… – Я не знаю, Габриэла! – потеряла терпение Марта. – И еще раз повторяю, меня это не интересует. Если бы он хотел – он бы мне сказал, то есть написал бы. Если его мать захочет ввести меня в курс дела – она это сделает. А я знаю только, что у него были хорошие рекомендации с прежнего места работы и что в опеке за него поручились. И мне этого вполне достаточно! Габриэла не могла с ней в этом согласиться. Она помолчала минутку, о чем-то напряженно размышляя. – Слушай, Мартуся… Я не знаю, работает-то он хорошо, но… Я тут квартиру сняла и попросила Павла помочь мне ее покрасить. Он мне… интересен. Марта многозначительно покивала головой. – Он сначала отказался, сказал, что его мать не пустит. Но потом… понимаешь, я его на смех подняла, и он раскололся. Сказал, что у него нет денег даже на автобусный билет. У него нет ни копейки. Марта смотрела на нее непонимающе. – Я вот что думаю… может быть, ты могла бы ему хоть часть зарплаты давать наличными на руки? Ну так – неофициально? А, Марта? – Нет, – последовал короткий и резкий ответ. – Павел законным решением суда поступил под наблюдение опекуна. Суд знал, что делает, а я не люблю совать нос не в свое дело. И тебе не советую. – Но он хороший человек! – выкрикнула Габриэла. – Почему же ты не хочешь ему помочь? – Ты лучше подумай, моя дорогая, почему и зачем ты хочешь заставить его взбунтоваться против его собственной матери? И спроси себя, хочет ли он этого. Может быть, он все-таки предпочитает надзор тюремной камере? Или палате в дурдоме? Ведь именно туда попадают такие люди обычно… – Какие «такие» люди? Павел что, сумасшедший? У него шизофрения? Может, он психопат, который старушек убивает? – Тебе на самом деле хочется это узнать?! – иронично спросила Марта. – Короче, – резюмировала она, когда пристыженная Габриэла вжалась сконфуженно в стул, – я хочу, чтобы ты держалась подальше и от Павла, и от его матушки. Чтобы однажды мне не пришлось выбирать между тобой и им. – Ими, – буркнула девушка и выскочила из кухни, задетая за живое. Она не думала, что ее работодательница способна опуститься до шантажа. Вытирая тыльной стороной ладони слезы, расстроенная, она побежала в денник к Бинго. Положила ему на спину седло и, надевая ему упряжь, приговаривала-шептала: «Давай, Бингуша, миленький мой, унеси меня из этого гадкого места подальше». И Бинго понес ее в направлении к лесу по широкому, просторному лугу… Провожали ее внимательные глаза пани Жозефины. Во время двухчасовой прогулки по полям и лугам Габриэла испытала целую бурю разнообразных эмоций: от внутреннего бунта (как она смеет меня шантажировать! нужно освободить Павла!) через печаль (до чего паршивый этот мир, человек вон пса от смерти спасает, а ему в ответ такое…) к неохотному признания правоты Марты (да, сейчас все-таки не Средневековье и даже не коммунизм, просто так людей прав не лишают…). И Габриэла поверила бы. Поверила бы и старалась бы держаться от Павла на как можно более дальнем расстоянии, если бы всего два дня спустя не произошло кое-что, что совершенно изменило порядок вещей… Неизвестно, кто напугал коней. Спокойно пасущийся до этого момента табун моментально охватила паника. Животные бросились бежать, инстинктивно двигаясь в направлении конюшен. Павел первым услышал нарастающий топот конских копыт. Он поднял глаза от охапки сена, которое как раз разгружал с прицепа, прикрыл глаза от палящего солнца ладонью и в ту же секунду все понял: прямо на него надвигался табун перепуганных лошадей. Смертельно опасных для каждого, кто встанет у них на пути. К счастью, он мог спрятаться за прицепом. И тут кровь отлила от его лица. Посреди двора, с наушниками в ушах, махала метлой Габриэла. От несущихся коней ее отделяли считаные секунды. Она не слышала и не видела надвигающейся опасности. Павел побежал к девушке, отчаянно размахивая руками, но – ушедшая в себя, оторванная от действительности, она его не замечала. Кони были все ближе. И вдруг из горла молодого мужчины вырвался не то рев, не то крик: – Аааааабиииии! После шестнадцати лет полного молчания гортань слушаться не хотела, но он продолжал кричать: – Аааааабиииииэлааааа! Она подняла голову, когда он был уже в паре шагов от нее. Одновременно с первыми лошадьми. Перед лицом надвигающейся неминуемой смерти она замерла и окаменела. В следующую секунду Павел прыгнул и оттолкнул Габриэлу, спасая ее от несущихся животных. Поначалу она только тихо скулила, вжав голову в плечи и закрывая ее руками. Повсюду – сзади, справа, слева – стучали конские копыта. Раздавались дикие крики и ржание, клубы пыли летели из-под копыт, пыль лезла в глаза, в ноздри, в рот. Габриэла подняла голову. Обернулась – и закричала от ужаса. Там, между конскими копытами, мелькало светлое пятно. Павел. Павел остался там, в самом центре взбесившегося табуна… Словно вихрь пронесся табун, а потом животные вставали как вкопанные перед дверями и, уже успокоившись, спокойно и неторопливо расходились по своим денникам. |