Онлайн книга «Дорога уходит в даль... В рассветный час. Весна»
– Очень дивные картинки, мармазель-стриказель ди бараньи ножки… – бормочет он. И, внезапно приблизив ко мне лицо, шипит: – Отдавай, дура, портмонет! А не то ка-ак дам! Впервые за свою короткую жизнь я вижу так близко пьяного! С криком отшатываюсь, проскальзываю в ворота соседнего дома, бегу через первый, потом через второй двор. Мне кажется, что я кричу страшным голосом, но это не так. Рот у меня в самом деле открыт, как у рыбы, вытащенной из воды, но из него не вырывается даже слабого писка. Крик словно замерз от ужаса в моем горле. Юркнув за бочку, подставленную под водосточную трубу, я начинаю немного успокаиваться. От бочки пахнет плесенью и дождевой водой – это спокойные, не враждебные запахи. Вор, вероятно, отстал, потерял мой след. Выглядываю из-за бочки – во дворе никого. Только слышу, как нежный детский голосок поет польскую песенку: Э-гей! Цыгане толпой веселой Бродят беспечно по нашим селам… Страх мой начинает утихать. Я соображаю: это дом Гружевских, отсюда два шага до того дома, где живем мы. Постою еще немного здесь, в безопасности, за бочкой, и побегу домой. А детский голосок поет. В песне цыган гордо говорит девушке: «С пером на шляпе, в плаще шелко́вом, Слушай, дивчина, мое ты слово: Люби не графа, люби не пана – С ласковым сердцем найди цыгана!» Откуда доносится голосок? Из окон дома? Нет, он идет словно из-под земли. Я хочу узнать, кто это поет. Голосок такой легкий, светлый… Я иду туда, откуда он вытекает, как ручеек из-под земли… Так подхожу я к темному отверстию в стене почти на уровне ног. Голосок несомненно струится оттуда! И цыган, про которого поется, кончает песню: «Нет у цыгана ни земли, ни хаты, Но он свободный! Но он – богатый! Над ним не свищет нагайка пана… Куда ни взглянет – земля цыгана!» Подхожу вплотную к черному отверстию. Оно похоже на вход в звериную нору, какие я видела на картинках в детских книжках. Какой милый, какой нежный голос! Так должна петь красавица Джулия… – Кто тут поет? – спрашиваю я, нагнувшись к темному отверстию входа. Секунда молчания, потом детский голос говорит: – Ну, я пою… А что, нельзя? – Ой, нет, наверно, можно! – говорю я с жаром. – Вы так чу́дно поете! Голосок, помолчав, говорит снова: – А зачем ты говоришь «вы»? Я тут одна… А ты кто? – Я Сашенька… Сашенька Яновская… – А я Юлька… Заходи, – приглашает голосок. – Заходи до нас… Видишь лестницу? Только осторожно! К этому времени я успеваю разглядеть, что от черного отверстия входа идет вниз, в темноту погреба, лестница. Но не такая, как в обыкновенных домах – с перилами, со ступеньками, по которым люди всходят и сходят, выпрямившись во весь рост, переступая одними только ногами, – нет, это такая лестница, какую приставляют к деревьям в садах или к слуховым окнам чердаков: две слегка наклонные стойки с поперечными перекладинами. Лазить по такой лестнице можно, только если одновременно, переступая ногами, цепляться еще и руками за верхние перекладины. Стою в нерешительности. Мне страшно спускаться по такой лестнице, да еще куда-то в темноту, где неизвестно кто и непонятно что! – Юлька, – прошу я робко, – а ты не можешь помочь мне сойти? Снизу из погреба, – короткий смешок и короткий ответ: – Нет, не могу. Я все стою, переминаясь с ноги на ногу. Очень боязно… Но в эту минуту во двор входит мой давешний вор! Теперь он веселый, смеется, но от этого он кажется мне еще более страшным! Не стоит и говорить, что я мгновенно, да еще так быстро, как только могу, начинаю спускаться по лестнице. – Не так идешь! – кричит мне снизу Юлька. – Задом иди! Задом! Это означает, что спускаться надо, повернувшись ко всему на свете спиной, а к лестнице и ее ступенькам – лицом. К сожалению, я поступаю как раз наоборот: спускаюсь боком, держась руками за одну перекладину и нашаривая ногой, на какую нижнюю перекладину стать. Страх подхлестывает меня – я боюсь, что вор тоже меня увидел и сейчас прибежит! Сердце колотится сильно, толчками, руки-ноги соскальзывают с перекладин. Всего обиднее мне то, что Юлька ничего не делает, чтобы помочь мне спуститься по лестнице! Ведь сама звала меня… Так хорошо поет, а какая недобрая девочка! Кончается мой спуск самым плачевным образом: поскользнувшись, я скатываюсь кубарем с последних трех перекладин. При этом я проезжаю по ним спиной и задом и пребольно об них стукаюсь. В общем, вид не геройский. Я сижу на полу у подножья лестницы и всхлипываю. – Ну что ты, что ты плачешь? – говорит Юлькин голосок. – Подойди ко мне. – Не вижу в темноте… – ною я. – Помоги мне!.. А то я опять упаду… – Я ж тебе сказала, что не могу! Встань сама с полу и подойди ко мне… Глаза мои уже немного привыкли к темноте, и я кое-что начинаю различать, тем более что в стакане, поставленном на ящике, плавает в лампадном масле зажженный фитилек. Всматриваюсь… Я в погребе. В таких погребах продают фрукты, картофель. Но это погреб пустой. Потому-то он и кажется особенно большим. У стены – топчан, на котором, укрытая тряпьем, лежит Юлька. Около топчана – большой опрокинутый ящик – это стол и маленький ящик – стул. Свет от фитилька такой слабенький, что он колеблется от малейшего движения и даже от громкого слова. Потому свет ложится на все полосами – то ярче, то бледнее… В погребе какой-то странный запах. Не могу вспомнить, чем это пахнет… – Ну как, успокоилась? – спрашивает Юлька. И такой ласковый у нее голос, что я вот именно сразу успокаиваюсь! Я разглядываю Юльку. Она тоже в упор и очень пристально всматривается в меня. У Юльки очень бледное лицо, такое серьезное и неулыбчивое, какое не часто увидишь даже у взрослых. Темные волосы острижены, как у мальчишки. Очень темные тоненькие, словно нарисованные, брови над серыми глазами. И очень пряменький нос, тоже какой-то серьезный и даже требовательный. На бледной щеке – большая темная родинка. Я принимаю ее за муху и даже протягиваю руку, чтобы ее согнать! И тут Юлька в первый раз улыбается. Так весело, так светло улыбается, что и мне становится веселее. – Это не муха! – показывает она на свою родинку. – Ее согнать нельзя: не улетит. Юлька улыбается еще шире. Становится видно, что два передних зуба у нее надеты друг на друга «набекрень». В общем, Юлька нравится мне страшно. Кажется, и я ей тоже довольно нравлюсь. – Садись! – показывает она мне на маленький ящик. – Как ты сюда попала? Я рассказываю про пьяного рыжего вора, как он кричал: «Отдавай портмонет!» (я умалчиваю о том, что он при этом называл меня еще и дурой), как я его испугалась и сейчас еще боюсь: вдруг он во дворе подкарауливает меня? |