Онлайн книга «Зак и Мия»
|
Продолжаю тусить на югах. Кто-нить уже купил билеты на фест Future Music? В комментариях ее френды обсуждают состав выступающих. Никто не спрашивает Мию про больную ногу. Неужели они правда настолько слепы к тому, что с ней происходит? Что ей плохо морально и физически? Похоже, единственный, кто знает правду, сейчас торчит у нее в палате, и тот уже прощается. Дверь за стеной открывается, закрывается, и Райс мелькает мимо с опустевшими руками. Спустя минуту я вижу из окна, как он выходит на улицу и садится в тачку, припаркованную в зоне короткосрочной стоянки. И вот он уже уносится прочь, подальше от больницы и от семнадцатилетней девушки, которая тихо всхлипывает за стенкой. Слушать это еще невыносимее, чем девчачью попсу. Если бы я мог пойти к ней, я бы пошел. Скорее всего. Мне кажется, я бы зашел к ней, сел на край кровати и гладил бы ее по спине. Может, даже приобнял бы. Если бы мне показалось, что она не против. Как мама меня приобнимала и гладила. Но я не могу отсюда выйти, не могу помочь ей пережить печаль, не могу не слушать, как она плачет, не могу ничего. И никто, кроме меня, не знает. Мама возвращается из магазина и протягивает мне ушастый чехол на чайник. – Это что?.. – Продавец сказал, что это хит продаж. Говорит, Берт Рейнольдс такое бы надел. – Кто? Она закатывает глаза. – Ну, тот актер. Из комедии, как ее, «Полицейский и бандит». По-моему, мама надо мной издевается. – Ты ж сам просил, – говорит она. Меня тянет стошнить в эту шапку, но мама натягивает ее мне на голову. Затем делает шаг назад и задумчиво разглядывает меня, будто я сложное граффити, которое надо расшифровать. – Кажется, такое носил ковбой из того фильма про гору и геев. – Не такого эффекта, мама, я добивался. – Тогда учись рисовать, – она мнет мой рисунок кепки и выбрасывает его в корзину. – Кстати, неплохая идея. Я могу принести фруктов для натуры, купить тебе «Рисование для чайников». Мама меня не на шутку подбешивает. На химии было не так трудно: пять дней вместе вполне можно пережить, потому что знаешь, что за ними следуют пять дней, когда ты будешь один. А при непрерывном общении в течение месяца вырабатывается аллергия. Удивительно, что мы до сих пор не поссорились. – Знаешь новенькую? – спрашиваю я, надеясь убить двух зайцев одним ударом. – Не очень-то она уже и новенькая, – замечает мама. Вот надо ей цепляться к словам? – Раньше была новенькая, а теперь просто Мия. – Мия, говоришь? – Да. Она в соседней палате. Может, зайдешь-поздороваешься? Захватишь игру в слова… Мама в ответ фыркает. – Или хотя бы кроссворд, – не сдаюсь я. – Она, знаешь ли, не производит впечатление любительницы кроссвордов. Мама имеет в виду, что девушка не производит впечатление дружелюбного человека, в отличие от всех остальных пациентов и их близких, что здесь побывали. Ну еще бы. Она раздражительная, ворчливая и обиженная, совсем как Бекки в ее возрасте. Обыкновенный трудный подросток. – Может, завтра зайду, – говорит мама. – Знаешь, а эта штука тебе идет. – Дай-ка мне спицу. Но мама вместо этого протягивает мне миску с карамельным мороженым, и я ем, хотя оно слишком сладкое. Все равно заняться больше нечем. Остаток дня я валяюсь, слушаю новую музыку в наушниках и представляю, какие бы треки я переписал для Мии, если бы был не таким трусом. Осталось пять дней. Не смыв за собой, чтобы не шуметь, я на цыпочках возвращаюсь из туалета в постель. Затем беру айпад и читаю блоги раковых пациентов по всему миру. Меня не перестает удивлять откровенность, с которой люди делятся страхами с огромной, незримой аудиторией. Выкладывают свои портреты после выпадения волос, пишут пронзительные стихи о боли. Дают клятвы разным богам. Что стоит за этим – смелость или скука? Я читаю все, включая их молитвы. В три часа ночи это скрашивает одиночество. Напоминает, что не я один отгорожен сейчас от мира. Я слежу за развитием событий незнакомцев, утративших надежду или цепляющихся за нее, читаю истории победителей и проигравших. И каждый раз, когда читаю о чьей-нибудь смерти от лейкемии, я испытываю чувство мрачного облегчения. В этом сложно кому-то признаться, включая себя самого, потому что это бесчеловечно. Однако если кто-то умирает, мне кажется, будто мои шансы на выживание возрастают по какому-то неведомому космическому закону. Если кто-то вылетел из игры, значит, я ближе к победе, разве нет? Я не знаю никого из умерших и никому из них не желал смерти. Просто если где-то убыло, то где-то прибудет, и можно думать, что прибудет у меня. Во что еще верить, если не в математику? Мама спит рядом со мной уже тридцать вторую ночь подряд, похрапывая. Как бы она ни действовала мне сейчас на нервы, я не могу допустить, чтобы это было зря. Ей нужно, чтобы я прорвался. За некоторых больных блоги ведут их родители, потому что сами они еще не умеют писать. На форумах попадаются записи людей, которые узнали диагноз слишком поздно, и химия с трансплантацией уже не помогут. Читаю все это и снова чувствую, что мне повезло. А потом снова чувствую стыд. И вдруг она смотрит на меня из нижнего угла экрана. Крохотная зеленая точка, светящаяся в темноте, как звездочка на потолке. Значит, я не один не сплю. Значит, нужно что-то написать. Или нет? Она пишет первой. Мия: Хельга? Зак: я зак Мия: Не спишь? Зак: да как видишь Ми я: Вижу. И я не сплю Зак: в три часа всегда так. это такой проклятый час Мия: Проклятый час? Чем тебя накачали? Зак: ничем, я просто одичал, от изоляции крыша едет Мия: Хельга, мне хреново Зак: эт нормально после химии, потом попустит, и меня зовут зак, есличо Подумав, я добавляю: Зак: ты поправишься Надеюсь, это не смотрится пустым обещанием. Мия: Ну да ну да Зак: да стопудово Мия: А ты?.. Вопрос пронзает меня насквозь. Ишь какая меткая. Зак: я почти в порядке, у меня теперь новехонький костный мозг от хельги Мия: А выглядишь ты плоховато Я откидываю голову на подушку и вздыхаю. Она права. Хорошо хоть говорит, что думает. Зак: ну дело понятное: химия, стероиды, солнца не вижу |