Онлайн книга «Вопрос любви»
|
— Если у вас имеются хотя бы какие-то представления о морали, то такая вещь существует. Повторяю вам, я не говорила, что я «тяжелый человек с запросами», — я сказала, что это вранье таблоидов. Как не говорила я и того, что… — я схватила газету, — «плохо обращалась» с Ником… «третировала его» и так далее. Я сказала, что это таблоиды выставили события именно таким образом. А вы самовольно приписали эти цитаты мне… чтобы… чтобы… показать, что я виню себя в уходе мужа. — Но вы вините себя. Разве нет? — Нет, не виню, не виню, я… — Было очевидно, что вините. Я видел, что вам неудобно это обсуждать, и моя задача как журналиста — отобразить свое видение. Мне жаль, что статья вам не понравилась, но, поскольку мы оба занятые люди, могу я предложить закончить наш разговор? — Нет, не можете, Даррен, потому что я еще не закон… В трубке слышались короткие гудки. Моя попытка исправить ситуацию со статьей оказалась неудачной. Какой наивной я была, полагая, что общаться с широкополосной газетой лучше, чем с таблоидом! Оказалось, что это еще хуже. — Даже в «Уорлд ньюс» [59] проявили бы больше гуманизма, — жаловалась я Хоуп, когда тем же вечером мне удалось поговорить с ней по мобильному. — Очень может быть, — ответила она. — Статья написана так безобразно, что совершенно ясно: этот Даррен… Пидорито — или как там его — все заранее продумал. И еще с первого взгляда понятно: то, что он выдает за твои так называемые цитаты, просто вырванные из контекста клочки, потому что они не длиннее трех слов — на них невооруженным взглядом видны следы его вмешательства. Дерьмовый он журналист. — На заднем плане слышался шум проезжающего транспорта. Мне стало любопытно, куда она отправилась. — Ты это заметила, потому что сама работаешь в связях с общественностью. А все остальные прочитают и поверят, что все это я сказала сама. — Мне было неприятно снова вспоминать об этом. — Я ничего не ем с воскресенья. Почти не сплю. Мне пришлось разослать всем соседям цветы, а еще письма с извинениями Энн Робинсон, Джереми Паксману и Роберту Робинсону, Господи Боже мой! — Силлито просто дождевой червяк, — сказала Хоуп. — Ты ошибаешься. У дождевого червя целых десять сердец, а у этого — ни одного. Ты только представь себе: он сидел в моем доме и любезничал со мной, угощаясь кофе со сливками — представляешь, он их попросил! — и шоколадным печеньем — и его тоже выпросил! — зная, что все это время у него где-то тихо стрекочет диктофон. — Это безобразно, — повторила Хоуп. — Намеренное запутывание и преднамеренное искажение фактов. Так. Ты собираешься с этим что-то делать? — Она говорила, запыхавшись, словно куда-то торопилась. Я взревела: — Я не знаю. Мне дали совет на «Четвертом канале», но что-то доказать очень сложно. Газеты и делают на это ставку — что большинство не будет ничего затевать, ведь придется потратить кучу денег, а результата при этом никто не гарантирует. Я уже не говорю о стрессе. А если что-то начать и остановиться на середине пути, тут же появится очередная статья: «Телеведущая отказывается от судебного процесса — «Семафор» реабилитирован». — А по-моему, у тебя есть неплохие шансы. — Она заговорила низким голосом. — Я хочу сказать: разве та отвратительная часть, будто ты спровоцировала исчезновение Ника, потому что довела его, не основание для иска? — Гм… — Хотя… — Что — хотя? — Боюсь, для того чтобы опровергнуть это в суде, тебе понадобится письменное подтверждение от Ника, что это неправда. — Да… наверное. — И давай посмотрим правде в глаза: ты его вряд ли получишь, так? Я замерла. — Почему? — Ну хотя бы потому, что Ника нет. Я вздохнула с облегчением. Что-то я совсем утратила способность рассуждать трезво. — Ах да. — Но тебе нужно обсудить это с Томом. — Я не могу — он в пятницу вернулся из Канн, потом уехал в Монреаль на несколько дней, на семидесятилетие отца, а я не хочу докучать ему своими проблемами, когда он отдыхает. — Ладно, мы можем обсудить это в другое время, Лора? Мне надо выключать телефон. — А где ты? В метро? — Нет. У больницы Святого Фомы. — Да? А зачем? Что ты там делаешь? — Встречаюсь с Майком. Я бросила взгляд на часы. — Но сейчас только половина седьмого. Я думала, до девяти он не освободится. — Я участвую в программе вместе с ним. — Да? — На прошлой неделе прошла диспансеризацию. Сегодня приступаю. — Боже, вот так новость! — Ну… несмотря на то что происходит между нами с Майком, я решила тоже поучаствовать. — Это хорошо. Но… зачем? — Ну… не знаю… чтобы составить ему компанию, наверное. Сегодня он будет с другим ребенком — мальчиком. Да и вообще я мало помогаю людям. Только даю деньги на благотворительность, — добавила она, — хожу на всякие благотворительные мероприятия, но вручную никогда ничего не делала, правда ведь? — Да, тут уж ручнее некуда. — И это так легко, Лора. Просто походить туда-сюда пару часов с ребенком на руках. Бедняжки, — добавила она. — Бедняж… — Ее голос оборвался. — Подумать только — сколько страданий им приходится переносить, а ведь их жизнь едва началась. — Да, но они потом поправляются. Просто чудесно, что ты решила этим заняться. — Но ведь тебе известна причина, по которой я это делаю, не так ли? — Грм. Нет. — И не догадываешься? — Ну… — А реальная причина… — Да? — Это мое наказание за то, что я была такой подозрительной. — А. — Я почувствовала разочарование. — Понятно. — Бедный Майк, — сказала она. — Но он же вел себя подозрительно. И отказывался рассказывать тебе, чем занимается, а догадаться ты сама никак не могла. — Это так. В общем, я пойду, Лора. Не хочу опаздывать в первый же вечер. Не вешай нос. И не волнуйся об этом «Семафоре» — там все шито белыми нитками. Кроме того, Люк наверняка утешает тебя. Ну да, утешает Люк — постольку-поскольку. Он пришел в ярость, увидев статью Даррена, и, кроме угроз разорвать его на мелкие кусочки, больше я от него не слышала ни слова на эту тему, потому что он переживал за свою поездку в Венецию. Он был убежден, что Магда обязательно попытается все испортить в последнюю минуту. — Представляю себе, что она устроит, — сказал он, нанося штрихи к моему портрету, когда мы сидели в его переговорной на следующий день. — Сиди смирно. |