Онлайн книга «Режиссер»
|
Замкнутое низкое небо нависло над самой крышей, словно глыба матового стекла. Не заперев машину, он мчится к двери и взбегает по лестнице на третий этаж. Но останавливается перед первой дверью, совершенно не запыхавшись. Вокруг замочной скважины жирный черный налет с отпечатком пальца. Жесткий половик источает запах накалившейся от солнца резины. Он представляет, как войдет внутрь и встретит всю компанию в фойе у Малого павильона, как они доведут его своими шуточками и комплиментами, когда он попросит их сказать правду в глаза. А еще он почувствует их озабоченность тем, что он помешает им в работе над ролями, предвосхитив весь процесс. Почувствует их беспокойство и боязнь, что он истолкует их потребность дистанцироваться как нежелание работать. И все-таки они должны встретиться, надо начать диалог. Он думает о том, кто из актеров отвечает за подготовку первой читки, — может быть, кто-то придумал приятное вступление к работе. Наверное, Ингрид или Гуннар. А может, Макс? Только не Гуннель [17] … Спустя почти два часа он заканчивает читку — Аллану [18] пора на репетицию в Драматен [19] . — Послушайте, — говорит Ингмар, вытирая потные ладони о брюки, — мне кажется, многие из вас не вполне понимают финал. — А может, и понимают. — Хотите, я объясню вам, в чем его смысл — как я его вижу? — Да. — Тогда придется рассказать о том, как мы с отцом ездили весной по церквам в Упланде. Как-то раз в воскресенье мы оказались в маленькой средневековой церкви на севере от Сигтуны. На скамьях ждали немногочисленные посетители. Служка и сторож шептались в преддверии храма. Четверть часа спустя после колокольного звона, запыхавшись, явился пастор. Он проспал. Сказал, что болен, у него жар. Но когда он объявил о том, что будет служить сокращенную мессу, отец поднялся со скамьи и… Ингмар улыбается этому воспоминанию и внезапно понимает, что это ложь. Опустив взгляд, он продолжает: — Длинноволосый пастор вышел из ризницы в сопровождении отца в белом облачении: Святый Боже, Святый… и так далее. Я уже написал весь сценарий, но финала пока не было. И вот отец подарил мне его. Заповедь старого пастора: ты должен отслужить мессу — несмотря ни на что. Я поставил пастора в фильме перед выбором. В церкви только два прихожанина, это достаточная причина для того, чтобы отменить мессу. Но он принимает решение отслужить ее — для себя, для Мэрты, для… После этого Ингмар вспомнит, как в нос ему ударила едкая вонь мочи и скотины в фойе Малого павильона. Пробиваясь сквозь высокие окна, октябрьское солнце поблескивало на алюминиевых планках и освещало стайки пылинок, медленно круживших в воздухе. Придя домой, он сказал Кэби, что читка прошла довольно-таки неплохо. Едва не расплакавшись от усталости, он положил голову ей на колени и рассказал, как они сидели вокруг стола. — Не думал, что мы пройдем по всему сценарию. Я хотел сосредоточиться на ключевых сценах, — повторяет Ингмар. Карандаш упал на пол. — Катинка читает страницу с новостями о том, кто родился, кто умер, — тихо говорит он и замолкает. Проснувшись посреди ночи, Ингмар видит, как он входит в фойе, перешагивая через кучу испражнений перед дверью. На линолеуме лежит несколько затоптанных бумажных тарелок. Стопка белых салфеток и недоеденное яблоко. Лошадь, положив крупную морду на расшатанный стол, накрытый зеленым полотном, не спускает с него тяжелого взгляда. Две овцы, одна из которых, кажется, стельная. Муха ползает в уголке гнойного глаза. Попросив прощения за опоздание, Ингмар, как обычно, начинает говорить о том, что, видимо, он один во всем мировом кинематографе проводит читки. — В театре это обязательное условие. Но я никогда не понимал этой разницы — ведь ответственность лежит на всех, так же, как в фильме. Крученый рог царапает край стола, сумка сползает со стула. Заднее копыто судорожно лягается, пока он вновь не обретает равновесие. Ингмар сбрасывает одеяло с потного тела, прислушивается к спокойному дыханию Кэби, лежащей в темноте рядом с ним, и думает, что у него больше нет сил настаивать на съемках и доказывать всем важность этого фильма. Закрыв глаза, он видит, как стельная овца расшвыривает страницы сценария своими копытами. — Вы согласны с тем, что уже в самом начале фильма пастор совершенно раздавлен? Да-да, раздавлен. Нет, формально он, конечно, свою работу выполняет прекрасно. Но именно здесь я представил пастором самого себя. Я должен был написать проповедь, прямо как мой отец, мне надо было рассказывать об утешении, но… Она разгрызла на щепки карандаш и, немного пожевав собственную слюну, кладет бороду на мягкую скатерть и закрывает глаза. — Может быть, все-таки не «Четыре всадника Апокалипсиса»? [20] — с улыбкой спрашивает Ингмар, обращаясь к другой овце. В ее грязно-серой шерсти застряли мокрые жухлые листья. Колтуны с засохшей глиной на шерсти, трясущиеся колбаски на ляжках и у хвоста. Ингмар видит, как он наклоняется, заглядывает в блестящие глаза и пытается объяснить, что связь учительницы и пастора напрочь лишена всякой любви. Каждая их встреча мучительна. Это просто уже нелепо. И вдруг Ингмара осеняет, что она совершенно не понимает его, он замолкает и начинает сначала. — Со стороны кажется, что их отношения полны любви — когда учительница в одиночестве пишет письмо, — объясняет он. За приоткрытыми губами видны зубы. — Но когда пастор, читая письмо, натыкается на эту наивную любовь, которую раньше она скрывала, внутри у него все переворачивается. Понимаешь? Ему просто хочется блевануть на нее. Полежав немного без сна, глядя на черный выгнутый потолок, он слышит, как Кэби тянется за стаканом воды, стоящим на тумбочке, и пьет. — Кэби, можно я тебе кое-что скажу? — тихо спрашивает он. — Что? — бормочет она. — Ты спишь? — Сплю, конечно, но… — Не буду тебе мешать. |