Онлайн книга «Прилив»
Вот поэтому он и построил внизу грот, много лет назад, и объяснил всем, что здесь — его личное пространство. Потом он в течение долгих лет объяснял детям и внукам, что для него значит «личное». Пространство, принадлежащее ему. Сюда никто не мог войти без приглашения. В семье ценили Мортена, поэтому удовлетворили его просьбу. Ради собственного спокойствия. Маленькая пещера в подвале. Здесь он мог вернуться в прошлое и поддаться ностальгии и сентиментальности. Здесь он мог вдоволь погрустить обо всем, что вызывало грусть. Его личную грусть. Обо всем и обо всех, кто оставил на его жизненном пути следы отчаяния. И таких было немало. Их весьма много у человека, который уже вышел на пенсию. Мортен лелеял эту печаль. Еще он позволял себе немного выпить втайне от Метте. Сейчас, в последние годы, реже, но регулярно. Чтобы установить контакт с тем, что Аббас искал в суфизме. Нечто за углом. Это никогда не бывало лишним. Случалось, что в особенно бодрые ночи Мортен пел дуэтом сам с собой. Тогда Керуак заползал в щель. Когда Оливия уже стояла у деревянной двери и звонила, она по-прежнему не понимала, зачем она здесь. Просто приехала сюда. — Привет! — поздоровался Мортен. Едва ли девушка из поколения Оливии могла распознать в его одеянии веяние 60-х. Что-то оранжевое, красное и всякое разное, струящееся по крупному телу Мортена. Он держал тарелку, которую сделала Метте. — Здравствуйте. Я… Метте дома? — Нет. Я сгожусь? Входите. Мортен исчез внутри, Оливия вошла следом. В этот раз на второй этаж никого не сослали. В доме хозяйничали дети и внуки. Дочь Янис жила в собственном домике на участке, с мужем и с ребенком, и воспринимала родительский дом как свой. Двое других детей или внуков, как предполагала Оливия, носились вокруг в карнавальных костюмах и стреляли из водных пистолетов. Мортен быстро подозвал ее к двери чуть в отдалении. Лавируя между струями воды, она добралась до цели. Мортен закрыл за гостьей дверь. — Небольшой беспорядок, — улыбнулся он. — У вас всегда так? — Беспорядок? — Нет, так много народу? — Всегда. У нас пятеро детей и девять внуков. И еще Элен. — Кто это? — Моя мама. Ей девяносто два года, и она живет на чердаке. Я как раз приготовил для нее тортеллини. Пойдем! Мортен повел Оливию по разным извилистым лестницам на самый верх, на чердак. — Мы обустроили там для нее уголок. Мортен открыл дверь в небольшую красивую комнату, обставленную со вкусом, совсем не похожую на помещение двумя этажами ниже. Здесь стояли белая железная кровать, столик и кресло-ка-чалка. В кресле сидела очень пожилая, с белыми как мел волосами женщина и занималась узким-узким вязанием, растянувшимся на несколько метров и свисавшим на пол. Элен. Оливия рассматривала длинное узкое вязание. — Она думает, что вяжет стихотворение, — прошептал Мортен. — Каждая лицевая и изнаночная петля складываются в строфу. — Он обернулся к Элен. — Это Оливия. Та отвлеклась от вязания и улыбнулась: — Очень хорошо. Мортен подошел и погладил ее по щеке. — Мама немного не в себе, — шепнул он девушке. Элен продолжала вязать. Мортен поставил тарелку рядом с ней. — Мама, я попрошу Янис подняться и помочь тебе. Элен кивнула. Мортен обратился к Оливии: — Не хочешь вина? Они спустились в одну из комнат внизу. Ее дверь почти не пропускала детский шум. Там они пили вино. Оливия редко пила вино. Только когда ее угощали, как дома у Марии. Вообще Оливия предпочитала пиво. После двух бокалов того, что Мортен описал как красное вино, достойное всех похвал, девушка начала говорить чуть больше, чем собиралась. Оливия не знала, что тому виной — атмосфера, вино или просто сам Мортен, — но она разоткровенничалась. Заговорила так, как никогда не разговаривала с Марией. О себе. Об Арне. О том, что значила для нее потеря отца, когда сама она была далеко. О том, как из-за этого ее все время мучает совесть. — Мама считает, что я хочу стать полицейским, чтобы заглушить совесть, — сказала она. — Я так не думаю. Мортен выслушал ее молча, весь ее долгий рассказ. Он был хорошим слушателем. Годы общения с непростыми людьми сделали его восприимчивым к эмоциональным всплескам и научили сопереживать. — Почему не думаете? — Мы редко совершаем поступки из-за комплекса вины, но часто воображаем, что причина именно в этом. Или пытаемся объяснить все чувством вины, просто потому, что не знаем, что на самом деле заставляет делать нас тот или иной выбор. — Тогда почему я хочу стать полицейским? — Может, потому, что твой папа работал в полиции, а не из-за того, что он умер, когда тебя не было рядом. В этом вся разница. Первое — это наследственность и среда, второе — чувство вины. Я в него не верю. «Если честно, я тоже, — подумала Оливия. — В нее верит только мама». — Ты, наверное, думала о Томе? Мортен сменил тему. Возможно, он почувствовал, что так Оливии станет легче. — Почему вы спрашиваете? — Ты разве не из-за этого приехала? Тут Оливия подумала, не мог ли Мортен быть каким-нибудь медиумом. Может, она оказалась в руках у сверхъестественного феномена. Он попал в точку. — Да, думала, довольно много, и я многое не могу понять. — Как он стал бомжом? — Бездомным. — Лингвистика, — ухмыльнулся Мортен. — Но правда, он был комиссаром полиции, талантливым, насколько я знаю, и наверняка знакомых у него было немало, вы, по крайней мере, и вдруг он становится вот таким. Бездомным. Не будучи наркоманом или кем-то в этом роде. — Что значит «кем-то в этом роде»? — Не знаю, но ведь между тем, кем он был и кем стал, — огромная пропасть. — И да, и нет. С одной стороны, он остался тем, кем был, с другой стороны — изменился. — Это случилось из-за развода? — Он повлиял, но Том к тому моменту уже начал тонуть. Мортен глотнул вина, на мгновение задумавшись, насколько откровенным ему стоит быть. Он не хотел выставлять Тома в неправильном свете или быть превратно понятым. Поэтому выбрал золотую середину. — Том дошел до точки, когда перестал бороться. В психологии для этого есть специальные термины, опустим их. Суть в том, что он находился в таком положении, когда больше не хотел оставаться. — Где? — В том, что мы называем нормальной жизнью. — Почему не хотел? |