Онлайн книга «Бездна»
|
Я вытаращил глаза: – Ты встретила меня впервые в Google? Н-да, поистине, наше время убило романтику. Пас продолжала: – Именно в Google. Мне захотелось узнать, что это за болван настрочил статейку о моих работах. Я зашла в Google и увидела твою фотографию с какой-то блондинкой. Очень даже красивой. И ты очень даже нежно держал ее за руку. – Я вообще очень даже нежный. – Ты-то? Да ты просто ледышка! Ладно, рассказывай про блондинок. Я прижал палец к ее губам и твердо сказал: – Слушай, Пас, мне не нравится этот разговор. Я могу ответить тебе по поводу блондинок, и ты будешь сильно разочарована, но потом ты перейдешь к рыжим, к чернокожим, к азиаткам… – А ты спал с уродинами? – Конечно. Когда любишь женщин, любишь их всех без разбору. – Что-то на тебя не похоже. – Не знаю. Но с уродинами это вдвойне захватывающе. Потому что они щедрее на любовь. – Ты хочешь сказать, что они дают больше, чем другие? – Нет, они плачут от наслаждения. Плачут от счастья, как перед чудом. Но это если они действительно очень уродливы. – Какой же ты… chulo! [156] – Ты этого хотела, вот и получила. – Думаешь, что теперь, если ты доведешь меня до оргазма, я заплачу? – Тебя трудно довести до оргазма. Ты поднимаешь планку очень высоко. – Ну будь серьезнее. – А я и говорю серьезно. Я вправду нахожу, что ты поднимаешь планку слишком высоко. Что ты требуешь слишком многого. Нужно быть сверхчеловеком, чтобы тебя удовлетворить. Ее взгляд погрустнел. – Что с тобой, дорогая? – Ты больше не хочешь меня? – Ну вот, так я и знал, что этим кончится. Не говори глупостей. Пас тоскливо взглянула на меня из-под длинных ресниц. И мне стало больно, потому что в ее глазах читалась непритворная тоска. Она уже не шутила. – Ты не считаешь меня уродиной сейчас, когда я так безобразно выгляжу? – Да перестань ты, ради бога! – Тогда почему ты не говоришь мне, что любишь? – Но я же только это и говорю. – Очень редко. – Может, и так. Я ведь, как ты выразилась, ледышка. Да еще и боязлив. Ты ведь говорила, что я боязлив? Она не спускала с меня глаз. Ей хотелось не только слышать правду, но и видеть ее. – Ты теперь спишь со мной реже, чем раньше. Я не стал спорить, не стал доказывать, что это целиком и полностью ее вина. Я взял эту вину на себя, раз она, образно говоря, открывала передо мной двери. И более того… – Может, это потому, что мне страшновато, – сказал я. – Вдруг я начну долбить по маленькой головке, которая там, внутри. Ее рука скользнула вниз по моему животу. – Ну как, убедилась, что я тебя хочу? – сказал я. Я обожал разговаривать с твоей матерью. Без сомнения, потому, что это случалось теперь довольно редко. Она не любила говорить на интимные темы. Но стоило ей почувствовать себя обиженной, как она приходила в бешенство, изливала свои чувства так свирепо, что сопротивляться было бесполезно. Даже царапаться могла, без всякой причины. И это не фигура речи: она пускала в ход ногти, оставлявшие багровые отметины, но еще больнее ранила языком, ни с того ни с сего называя меня идиотом. Когда она ругалась по-испански – gilipollas, carbon, hijo de puta, – это хоть звучало как-то симпатично, но от слова «идиот» меня бросало в дрожь. Большинство творческих личностей обожают говорить о себе, но Пас этого терпеть не могла – может быть, из-за своего испанского детства. Из-за тех ужасов, которые гражданская война принесла ее семье и которые так и не забылись. Люди наследуют от своих предков генетические недостатки, так почему бы им не наследовать их скорбь, их муки? Позже я узнал, что в семье Пас были и другие трагедии. Дядя, погибший от героина во времена Мовиды [157] . И еще кое-что, рассказанное впоследствии урывками. Кроме того, она приехала совсем одна в чужую страну: «Не могу тебе это объяснить, но приезжие никогда не чувствуют себя как дома». – Даже со мной? – спросил я, улыбнувшись. – Даже с тобой, – без улыбки ответила она. А может, у нее была еще какая-то боль, которой она со мной так и не поделилась. И как же я был счастлив, когда она все-таки расслаблялась, поверяла мне свои чувства. Такие разговоры я действительно обожал. Увы, на следующий день у нас состоялся совсем другой разговор. Которого я всеми силами старался избежать. Избежать ради нее. Полемист
Во всем была виновата актуальность. И полемист, которого Анри пригласил к себе на ужин. В то время полемистом – от греческого polemos, что значит «война» – называли мужчину или женщину (хотя мужчины преобладали), чьей специальностью было обсуждение в СМИ всего на свете – как правило, по принципу «черное-белое», не вдаваясь в нюансы. Актуальность служила полемисту выменем, к которому он присасывался, как электродоилка. Я говорю в единственном числе, хотя полемисты частенько выступали и группами. Или как минимум парами. Для того чтобы не пялиться на телезрителя или слушателя, каждый из них должен был смотреть на оппонента, как на себя в зеркало. И таким образом утверждаться во мнении, что его слушает вся эта чертова страна. Ты видишь, в какой трудный интеллектуальный, полностью бинарный контекст скатывалась эпоха? Благодаря полемистам мир сохранялся под видом конфликта. Зрители выбирали своего чемпиона, а потом, когда радио– или телепередача заканчивалась, каждый преспокойно возвращался на свои позиции. Проблема состояла в том, что на ужине у Анри оказался один-единственный полемист – плюгавый, с волосатыми ноздрями. И еще в том, что главной новостью дня, вызвавшей поток сообщений агентства Франс-Пресс, а значит, возбудившей и полемистов, стали, на мою беду, акулы. В Египте они сожрали каких-то украинок, а на острове Реюньон – серферов. И это послужило поводом к оживленной полемике: опасны ли акулы для человека? Нужно ли разрешить охоту на акул? Я, конечно, вздрогнул и посмотрел на Пас, до этого рассеянно ковырявшую вилкой летний салат. Не нужно было долго думать, чтобы понять, кто здесь станет полемистом номер два. |