Онлайн книга «Ратоборцы»
|
– Поплачь, поплачь! – кричали боярину злорадно. Невский обратился к Зубцу: – Ты грамотный? – Аз-буки прошел, – отвечал он. – В дьяки к новому воеводе пойдешь? – спросил Александр и, не дожидаясь ответа, обратился ко всем: – Каков он у вас на счету, а, миряны? Толпа одобрительно загудела: – Мужик хорошей! – Бесстрашной! – За мирское дело ни спины, ни жизни не пожалеет!.. Зубец, взволнованный, растерянно разводил руками. – Да какой же я дьяк? – Мне такие люди нужны! – сказал Александр. – Будь же и на высоком месте таков!.. А заодно вам и воеводу нового ставлю… Меркурий! – позвал Ярославич. – Я тут, княже! – послышался сильный голос из среды стоявших у помоста дружинников. – Подойди!. На крылечке, рядом с креслом князя, вырос могучий, еще не старый дружинник. – Вот вам волостель новый и воевода! – сказал Александр. – Этот на пиры да на братнины незван не пойдет… Он за вас, за хрестьян, со мною в другом пиру пировал, в Ледовом!.. Чай, слыхали?.. – Слыхали, Олександра Ярославич!.. Ну как же не слышать! – раздались голоса. – Думаю, тот, кто крови своей за родного за пахаря не пощадил, тот на трудовой его добыток не пожадует!.. Верно, Меркурий? – обратился он к новому воеводе. Дружинник долго не мог произнести ответного слова. Наконец, совладав с собою, словно бы клятву давая, проговорил: – Да ежели, государь… да ежели только, Александр Ярославич, я твою за меня поруку хоть чем-либо оскверню перед народом, то пускай же от родителя мне проклятье, от сынов поношенье!.. Вторым предстал перед князем пойманный в лесах беглец из числа его собственных тяглых людей – в изодранной одежде, с волосами как перекати-поле. Звали его Онуфрий Неудача-Шишкин. Невский долго всматривался в смерда, опершись рукою о колено. Наконец спросил хмуро: – От пашни бегаешь, от тягла? Неудача-Шишкин метнул на князя взгляд из-под белесых бровей, вздохнул и что-то принялся шептать, покачивая головой. – Что шепчешь? – повышая голос, спросил Александр. – А с сумою шепчусь, государь. Богат шепчется с кумою, а бедный – с сумою. Кое-кто рассмеялся в толпе. Ярославич гневно рванул складку рубахи на плече. – Перед князем стоишь, смерд! Довольно тебе скоморошить! В последнее говорю – пусть все слышат: когда не сядешь на пашню, как все соседи твои, – в земляном порубе велю сгноить тебя, захребетника, нетяга!.. – Воля твоя, князь, – отвечал смерд, – что ж… не привгакать… нашему Мине начесано в спине!.. Вот говорят: дважды и Бог не мучит, а селянину сколько от всех мук – и от боярина, и от татарина, и от князя!.. Уж лучше в порубе сдохнуть… Александр поднялся на ноги. – Доброго от тебя и не ждал услышать, – сказал он. – От худыя птицы – худые и вести! В железа его!.. Двое десятских поволокли мужика в сторону завозни, в которую до поры до времени приказано было дворским сажать всех, кого князь велит заключить под стражу. Мужики негромко сострадали. – Эх, Онуфрий, Онуфрий! – говорилось ему вслед. – Ну, и впрямь же ты Шишкин, да и Неудача! Один молодой мужик, со светлым, соколиным взором, тронул беднягу за рукав рубахи и, не особенно даже и таясь от десятских, проговорил: – Не бойся, Онуфрий: не в поруб сажают, ночью жерди вынем с крыши – выпустим. Ярославич вот-вот должен был отъехать. Уж пересудил всех, кто жаждал княжого суда. В последний раз, как бы прощаясь, проходил осенней опушкой. Почему – он и сам не знал, жалко ему было расставаться со светлой этой поляной на холме. И невольно вспомнилось: «Этак вот дед Юрий присохнул сердцем к безвестному лесному сельцу – на стрелке между Яузой и Москвой, – а ныне, гляди ж ты, как ширится городок! Проезжая на сей раз через Москву, диву дался. Давно ль, кажется, после Батыева нашествия одна только гарь осталась, уголья да трупы, – думалось, что и место быльем порастет, – ан, смотри ты, едва прохлынула татарва, а уж набежал, набежал народ, и опять поднялся городок… Видно, быть здесь доброму городу!.. Дед Юрий далеко видел! Ключ ко многим путям – что из Киева, что из Новгорода – отовсюду через нее, через Москву. Купец никакой не минует: ни царьградский, ни гамбургский, ни готяне, ни шведы!.. Да и кремль дедом Юрьем срублен где надо. А ежели камню наломать да как следует стены скласть, то и крепость будет не из слабых…» …На изгибе опушки Невский заметил доктора Абрагама – в черном всегдашнем одеянье и в черной шапочке. Седые кудри еврея отблескивали на солнце словно ковыль, шевелимый ветерком. Ветерок донес голос Гриши Настасьина. – Вот он, мяун-то корень! – кричал он, подбегая к старику и помахивая в воздухе какой-то длинной травой, вырванной с корнем. «Травы собирают, – догадался Александр. – Ну вот и хорошо! Приставил парня к месту…» – Настасьин! – позвал он. Мальчуган повернулся в сторону Невского и кинулся было на его голос. Однако тотчас же вернулся к доктору и что-то сказал ему, очевидно отпрашиваясь. Абрагам кивнул головой. И Настасьин, нагнув голову, по-видимому воображая себя на коне, понесся навстречу Александру. – Здравствуй, государь! – приветствовал он князя, сияя лицом и придерживая расколыхавшуюся плетеную корзину, что висела у него через плечо. – Здорово, здорово! Ну как, по душе тебе у доктора Абрагама? – Все равно как с деданькой. Я ведь с тем тоже травы собирал, корешки рыл. И этот тоже нагибаться-то уж не может… Приблизившийся Абрагам приветствовал князя. Невский протянул ему руку для рукопожатия. – Довольны вы, доктор Абрагам, своим юным помощником? – по-немецки спросил Невский. – О государь! – отвечал тот, тоже по-немецки. – Я чрезвычайно благодарен вашему величеству. Гиппократ Косский был, несомненно, прав, когда говорил своим ученикам, что он многим обязан в познании целебного могущества трав старым женщинам из простого народа. У этого отрока его покойный дед, оказывается, был таким именно врачевателем от натуры. Этот мальчик знает многие травы, которыми не пренебрегаем и мы, медики. И часто мы только разными именами означаем одно и то же. Доктор Абрагам ласково положил свою руку на голову Гриши Настасьина. Александр шел к коню. Мирон провожал его до седла, но вдруг Ярославич замедлил шаг, оглянулся и многозначительно произнес: – Хорошо, светло здесь у вас – ничего не скажешь! Но только, знаешь ли… уж очень ты на путях живешь… Отодвинь заимку свою куда-либо вглубь! Места есть добрые. Я прикажу тебе пособие выдать и подъем. Людьми помогу… Времена шаткие!.. |