Онлайн книга «Московское Время»
|
– Ты чего делаешь? – вскричал подскочивший к нему Лытнев. – Постановление Моссовета нарушаешь? – Какое постановление? – удивился он. – Я только что с поезда, мне ничего неизвестно. – А мы счас милицию! Там тебе разъяснят. Лытнев пошарил глазами и, наткнувшись на приближающуюся Софью Дмитриевну, позвал: – Дмитриевна, дуй сюда! Свидетелем будешь! К той минуте она уже понимала, что речь идет об идиотском постановлении Моссовета штрафовать за прикуривание на улицах, поскольку бездельники задерживают спешащих на работу совработников. Вот уж воистину: одни дураки законы пишут, другие следят за их исполнением! – А идите вы к черту, Евграф Ефимович! – сказала, поравнявшись с ним, Софья Дмитриевна и повернула лицо к гражданину, мявшему незажженную папиросу. – Не обращайте внимания, идите, куда шли. – Дмитриевна! Ты это… Тоже нарушаешь! – беспомощно прокричал ей вслед Лытнев. Отчетливо различая за спиной неотстающие шаги, Софья Дмитриевна обернулась: – Впредь знайте: ни просить, ни давать прикурить у нас на улицах нельзя – это приводит к опозданиям служащих на работу. Гражданин опешил. В его светлых глазах промелькнуло сомнение. – Такого не может быть! – Но ведь есть же! – Я, видите ли, писатель, но на подобное у меня не хватило бы фантазии! А кто этот бдительный гражданин? Его фамилия не Шариков? – Нет, это Лытнев, мой сосед по коммунальной квартире. А как ваша фамилия, товарищ писатель? – Она пока неизвестна публике. – Что ж, успехов вам. Они раскланялись, как в той прошлой, невероятно счастливой жизни, и тело радостно вспомнило этот поклон. Неизвестный писатель показался Софье Дмитриевне очень обаятельным. Еще несколько дней мимолетно вспоминала она его, однако приближавшаяся очередная «чистка учреждения» заставила ее забыть о той случайной встрече. В отличие от Лытнева появление его супруги Капитолины Емельяновны было ничем не примечательно. Просто однажды возникла в квартире тихая женщина неопределенного возраста, глухо повязанная платком. Она носила черный плюшевый казакин и любила полузгать семечки на скамейке возле парадного. Ну не отпускала ее деревенская жизнь… Вместе с Капитолиной приехал и ее свекор – дед Ефим. Вот его-то вселение прошло шумно. Старик оказался яростно пьющим человеком. В дальнейшем прояснилось, что пьянствует он не регулярно и не так, чтобы часто – лишь по случаю пролетарских праздников и знаменательных текущих событий, из числа которых новоселье выпасть никак не могло. Впервые увидав деда Ефима, Софья Дмитриевна подумала: надо же, как Евграф постарел за ночь? Внешнее сходство отца и сына поражало! По характеру же дед Ефим был покрепче сына и просто так от своего не отступался. Имелась у него, правда, одна тщательно скрываемая тайна, делавшая его уязвимым. На третий день отмечаемого новоселья, точнее вечер, Софья Дмитриевна, перепуганная предпринятой накануне попыткой Ефима штурмовать ее жилище, позвала к себе Глашу. Как и вчера, ровно в двадцать один час в коридоре послышались голоса: – Справная барынька, в соку, – говорил дед Ефим. – Тебе, Евграшка, ни к чему – у тебя и так баба есть, а мне, вдовцу, в самый раз! – Да ну ее, батя, она и в глаза вцепиться может! – Ничо! И не таких объезжали! На этих словах Глаша резко открыла дверь. – Ефим Лытнев? – Точно так, – хлопнул глазами дед от неожиданности. – Служили в 1919 году у Колчака? Старик сглотнул, и его глазки в глубоких норках затаились, припогасли. Дед мучительно молчал, из чего становилось ясно, что вопрос правомочен. – У вас есть право на явку с повинной, – с подталкивающей мягкостью объявила Глаша. – Какая еще повинная? – начал приходить в себя дед Ефим. – Мы это… землю пахали… – Ну да, после Колчака. Так же ведь? Старик мотнул головой. – Не-е, я за Советскую власть. И желая усилить утверждение, добавил глупость: – …сызмальства! Глаша улыбнулась. – Еще раз подойдешь к этой двери – и окажешься в ОГПУ. Знаешь что это такое? – Ага, – закивал Ефим. – Ага… Я все понял… Он ухватил онемевшего сына за руку и поволок за собой. – Извиняйте, ваше благородие, просим прощения… – пятился дед, у которого, похоже, случилось временное помрачение. – Откуда ты о Колчаке узнала? – спросила Софья Дмитриевна, когда Глаша закрыла дверь. – Да ничего я не узнала. Крестьяне – народ гнилой. Если не все поголовно, то очень многие из них служили у беляков. Этот факт, – она перешла на шепот, – еще товарищ Троцкий отмечал. К другой, не столь агрессивной части семейства Лытневых, принадлежала, помимо Капитолины, Евдокия Ефимовна, ее золовка – младшая сестра Евграфа, пребывавшая все время в каком-то тихо-недобром настроении, справедливо вызванном ее некрасивостью, затянувшимся девичеством и отсутствием каких – либо иных, помимо устройства личной жизни, интересов. Такое сочетание обстоятельств кого угодно может превратить в отъявленного человеконенавистника. К тому моменту, когда все же нашелся ей муж, процесс превращения был необратим. Правда, с рождением у Евдокии дочки стало казаться, что не весь мир теперь охвачен ее нелюбовью. Увы, через некоторое время Евдокия уже снова изливала желчь на домочадцев, при этом свою порцию ее раздражения получала и маленькая Полина. Удивительно, но и отец, и брат, и невестка одинаково толстокоже реагировали на нее, а соседей Евдокия побаивалась задевать, отчего, наверно, и норовила сильнее всех досадить мужу. Но и тут у бедной женщины мало что получалось. Молодой рабочий завода «Серп и молот» Николай Хворов (Евграф Лытнев работал вместе с ним, он – то и присватал тому сестрицу) постоянно находился в несокрушимо – благостном состоянии духа. Невосприимчивость его к ядовитой атмосфере семейного гнезда, заботливо создаваемой супругой, была, видимо, вызвана тем, что возвращался он с работы регулярно нетрезв. Из упомянутых жильцов еще не рассказано о Трахманах, но тут мало что можно рассказать – настолько не заметна была их коммунальная жизнь. Мать семейства, 85-летняя вдова Броня Яковлевна, проводя на кухне немало времени (требовалось полноценно кормить дочерей), умудрялась быть там только собственной тенью: она никому не пересекала путь, не мешала у плиты или водопроводного крана. Даже Лытнев-сын не трогал старушку, видимо, не зная, как мотивированно применить к ней свою агрессию. Впрочем, такая его позиция возникла не сразу, а после сцены, увиденной как-то поутру: Броня Яковлевна, разделывая ножом щуку, легко рассекала толстый хребет рыбины, который под мощным напором руки распадался со звонким хрустом. Уж о чем подумалось Евграфу неизвестно, только с тех пор не последовало и самой вялой нападки на Броню Яковлевну. |