Книга Падшие в небеса.1937, страница 16 – Ярослав Питерский

Клюфт опустил бумаги и прошептал:

– Я могу теперь идти?

– Идите, товарищ Клюфт! И помните, какая на вас возложена ответственность! Думайте и вдумывайтесь в каждое напечатанное вами слово! В каждое! – Смирнов говорил это противным тембром, с каким-то металлическим присвистом в голосе.

Павлу вновь показалось, что говорит это главный редактор совсем не ему, а кому-то постороннему! Из кабинета он вышел словно в забытьи. Секретарша Надя, жгучая брюнетка с накрашенными ярко-красной помадой губами, попыталась ему улыбнуться. Но девушка, увидев гримасу растерянности и страха, лишь ухмыльнулась. Она, поправив прическу на затылке, забарабанила пальчиками по клавиатуре печатной машинки.

Как Павел оказался в своем кабинете, он не заметил. Его поход по коридору редакции словно выпал из памяти. Клюфт плюхнулся на стул возле своего стола и положил рядом с печатной машинкой листы с речью товарища Сталина. Очнулся Павел лишь от прикосновения руки. Клюфт вздрогнул и обернулся. Димка Митрофанов смотрел на него немного испуганно, виновато улыбаясь. Его губы что-то бормотали, но Павел слов не слышал. Вновь, на этот раз увесистый, удар по плечу. Павел вздрогнул. Голос Митрофанова звучал словно издалека:

– Паша! Что с тобой? Ты меня вообще слышишь?!

Рыжая от веснушек физиономия Димки как всегда выглядела немного туповато. Его голубые маленькие глазки бегали, словно у озорного поросенка, нашкодившего в загоне. Митрофанов взглянул на стол и схватил листы с речью Сталина:

– О! Ни фига себе! Вот это да! Тебе что, доверили писать передовицу?! Паша?! Неужели тебе доверили писать передовицу?! Паша?!

– Да… – Павлу не хотелось разговаривать с Митрофановым.

Ему было сейчас противно вообще кого-либо видеть. Он просто хотел побыть немного один! Закрыться в кабинете и посидеть в тишине. Помолчать и подумать! Но Митрофанов, этот выскочка-переросток, куда от него денешься?

– Пашка! Так ты теперь на место Самойловой? Вот здорово! А слышал, что ее арестовали! Слышал?!

– Нет… – соврал Клюфт.

– Пашка! Да ты что?! Об это сегодня вся редакция гудит! Все обсуждают! Все гадают, кому поручат писать передовицу?! И вот ты! Паша! Мать твою, очнись! Ты же теперь избранный! Ты ведущий! Пашка, какое счастье! – Митрофанов буквально подпрыгивал рядом с Клюфтом, постукивая его по плечу.

Клюфт тяжело вздохнул и кивнул головой.

– Ты что, не рад?! Паша?! Я что-то тебя не пойму, тебе такое доверили, а ты?

– А что я? – тихо ответил вопросом на вопрос Павел.

– Как что? Ты не рад?

– Рад чему?! Что Ольгу Петровну арестовали, а я оказался на ее месте?!

– Да ты что, Павел? – Димка немного испуганно смотрел на друга. – Какая там Ольга Петровна? Она же, как я подозреваю, контра! Контра! А ты ее – «Ольга Петровна»! Самойлова, я не удивлюсь, наверняка с троцкистами связана! Она, как я замечал, давно как-то странно себя вела! Ты что, ее жалеешь? Паша, да ты что?! Радоваться надо!

– Чему? – зло спросил Клюфт.

– Ну как чему? – развел руками Митрофанов. – Одним перевертышем у нас в редакции меньше… – Димка попятился назад.

Его толстенькое тело неуклюже плюхнулось на стул. Митрофанов трясущимися руками, как заметил Клюфт, достал папиросу. «Этот-то что волнуется? Неужели Димке так радостно, что арестовали Самойлову? Ему-то что от этого? На ее место Димку никогда не посадят. Кишка у него тонка! Слаб он еще в журналистике! Он-то, почему так взволнован? Словно он боится чего?» – рассуждал Клюфт.

– Дим, а почему ты сказал: одним перевертышем меньше в редакции. Что, по-твоему, есть еще кто-то?

– Нет, просто я так, для слова, – испуганно забормотал Митрофанов. – Мало ли! Вдруг еще вражины есть? Затесались тут, понимаешь, среди нас! – Митрофанов пыхтел папироской, неловко держа ее двумя пальцами, часто затягиваясь.

– Хм, Дим, а если Ольга Петровна не виновна? Если это просто ошибка? Если это просто нелепая и гнусная провокация? Ты не допускаешь? Как ты потом в глаза ей смотреть будешь?! Когда она вернется?

Митрофанов надулся, как хомяк. Он опустил глаза в пол и зло пробурчал:

– Не вернется. Наши органы не дураки. Там не дураки сидят! Они кого попало арестовывать не будут! Если арестовали эту Самойлову, значит, есть за что! А вдруг она шпионкой была? А?! Как тогда?!

– Хм, Дим, а ты не боишься? Ведь ты с ней постоянно болтал. Просил ее научить тебя писать так же, как она?! Бегал к ней! Она тебя чаем поила! А вдруг и на тебя подумают? Вдруг и ты чего ей взболтнул там при беседах ваших, – зло, ехидным голосом спросил Клюфт.

Он с презрением смотрел на Митрофанова. Тот, скукожившись, вжал голову в плечи и был похож на разжиревшего и замерзшего воробья, сидящего на жердочке. Его руки тряслись. Но через секунду Димка выпрямился и, вскочив, зашипел, как змея:

– Что? Что ты такое несешь?! А?! Что такое?! Да! Я ходил к ней в кабинет! Да, мы пили с ней чай! Ну и что? Я ж не знал, кто она такая?! Откуда я знал? Да и что я мог ей разболтать? Какие секреты? Я писал-то вон всякую мелочь, и мне никаких секретов никто отродясь не передавал! Я ни за что не расписывался! И брось болтать тут! Брось!

Клюфт улыбнулся. Тяжело вздохнув, тоже достал папиросу и закурил. Посмотрев на сизый дым, висевший облаком в кабинете, Павел встал и открыл форточку:

– Эх, Димка! Димка! Зависть он ведь самый противный из человеческих отрицательных рефлексов! Да-да, Димка, рефлексов! А ты, как я вижу, завидовал Самойловой! Завидовал и теперь радуешься? Чему, Дима? Кто тебе мешает стать ведущим корреспондентом? Никто! Перед тобой все дороги открыты! А вот завидовать, да еще и радоваться горю – противно и мерзко, Дима! Противно!

– Кому это я завидовал? Кому? Никому я не завидовал и попрошу на меня не намекать! – взвизгнул Митрофанов.

Он театрально погрозил Клюфту маленьким толстым пальчиком и сел на стул, тяжело дыша.

– Ладно, ладно! Садись и работай! Мне тоже вон надо работать. К завтрашнему утру мне статью напечатать надо. А тут, сам видишь, над каждым словом придется работать. Речь объемная у товарища Сталина, нужно взять самые важные куски!

Митрофанов словно ждал этого момента. Он с облегчением вздохнул и натянуто улыбнулся. Его щеки растянулись в гримасе с явной неохотой:

– Ну вот, ты тоже, Паша, тут всякие гадости говоришь. Я, мол, разболтал Самойловой. Нет, ты так не говори больше. Не говори. Я это и слушать не хочу! Я же комсомолец, Паша! Прошу тебя, больше не допускай в мой адрес таких оскорбительных речей!

Клюфт хотел ответить. Но сдержался. Посмотрев на Димкино испуганное и злое лицо, Павел решил: пусть последнее слово останется за ним. Так будет лучше. Открылась дверь, и на пороге появился кошмар Клюфта. В проеме двери стояла Пончикова. Она зло смотрела на Павла. Вера Сергеевна улыбнулась и ехидным голосом тихо, словно нараспев, произнесла: