Онлайн книга «Пойди поставь сторожа»
|
Доктор Финч вздохнул: – Я дряхл и немощен, а ты сильна и воинственна… Желаешь и дальше коснеть во мраке – что же, твоя воля… – Ага, дряхл и немощен! Вроде крокодила! – И Джин-Луиза пощупала губу. – Хорошо, если ты не дозволяешь мне привести уместную цитату из Мельбурна, я скажу своими словами: друзья нуждаются в тебе, когда ошибаются, Джин-Луиза. Когда они правы, ты им ни к чему. – В смысле? – В смысле, для того, чтобы жить сейчас на Юге, требуется известная душевная зрелость. У тебя ее еще нет, но уже появился намек на ее зарождение. У тебя отсутствует то, что именуется «смиренномудрием»… – Я-то считала, что богобоязненность – это предтеча мудрости. – Это одно и то же. Смирение. Они уже подъехали к дому доктора Финча, и Джин-Луиза остановила машину. – Дядя Джек, – сказала она. – А как мне быть с Хэнком? – Никак. Не быть с Хэнком. – То есть сказать ему «давай останемся друзьями»? – Угу. – Почему? – Потому что он не твоей породы. Люби кого хочешь, но замуж выходи за своего. – Слушай, я не собираюсь спорить с тобой об относительных достоинствах швали… – Речь не об этом… И вообще я устал от тебя. И мне пора ужинать. Он слегка ущипнул ее за подбородок. – Будьте здоровы, мисс. – Почему ты сегодня так со мной возишься? Я ведь знаю – ты терпеть не можешь выбираться из дому. – Потому что ты – мое дитя. И ты, и Джим – мои дети, которых у меня никогда не было. Вы оба что-то подарили мне много лет назад, и я пытаюсь отдать долг. Вы оба помогли мне… – Да чем же? Доктор Финч вздернул брови: – Разве ты не знаешь? Неужели Аттикус так и не собрался поведать? И что самое поразительное – Сандра тоже… Боже, я был уверен, что весь Мейкомб знает. – Да что? Что знает? – Что я любил твою маму. – Маму? – Да. Когда Аттикус женился на ней, я как раз приехал на Рождество из Нэшвилла… Ну и влюбился без памяти. Да я и сейчас… Ты не знала? Джин-Луиза опустила голову на рулевое колесо. – Дядя Джек, мне так стыдно за себя… так стыдно… Орала тут как… Я просто убить себя готова. – Я бы на твоем месте воздержался. Хватит на сегодня моральных самоубийств. – И все это время ты… – Ну да, деточка, выходит, что так. – А отец знает? – Разумеется. – Дядя Джек, я чувствую себя таким ничтожеством… – Ну, это в мои намерения не входило. И потом… ты ведь не одна. Ничего из ряда вон выходящего с тобой не приключилось. А теперь поезжай за Аттикусом. – И ты вот так запросто об этом говоришь? – Угу. Запросто. Я ведь сказал: и ты и Джим занимали особое место в моей жизни. Вы – мои дети-грезы, но, как сказал Киплинг, это уже другая история… Позвони мне завтра – и отвечу тоном замогильным [68] . Джин-Луиза не знала другого человека, который мог соединить в одной фразе три парафраза, чтоб они не потеряли смысл. – Спасибо, дядя Джек. – Тебе спасибо, Глазастик. Доктор Финч вышел из машины и прихлопнул дверцу. Потом просунул голову в окно, поднял брови и продекламировал: Я была и сумасбродкой – все бывало в жизни длинной, — Но сносила очень кротко приступы хандры и сплина [69] . Она уже отъехала и тут вдруг вспомнила. Затормозила, высунулась из окна и издали крикнула в ту сторону где стояла щуплая фигурка: – И танцы наши были страсть невинны, а, дядя Джек? 19
Она вошла в приемную. Направилась к Генри, еще сидевшему за своим столом. – Хэнк? – Привет, – сказал он. – В семь тридцать, как всегда? – спросила она. – Да. Они договаривались о прощальном свидании, а волна откатывала и возвращалась, и Джин-Луиза бежала ей навстречу. Генри был такая же часть ее бытия, как «Пристань Финча», как Конингемы и Старый Сарэм. Округ Мейкомб и город Мейкомб научили его такому, чего она сроду не знала и знать не могла, и тот же самый Мейкомб сделал так, что теперь она способна быть Генри только самым старым другом – и никем иным. – Это ты, Джин-Луиза? От голоса Аттикуса она вздрогнула. – Я. Отец вышел из кабинета в приемную и снял с вешалки шляпу и трость. – Готова? Готова. Как ты можешь спрашивать: «Готова?» Кто ты, кого я попыталась убить и в землю зарыть, а ты спрашиваешь, готова ли я? Я не могу тебя одолеть, я не могу примкнуть к тебе. Ты что, не понимаешь? – Аттикус, – сказала она, подойдя ближе. Мне… – Ты, наверно, хочешь сказать, что тебе стыдно, а я вот тобой горжусь. Она подняла глаза и увидела, что отец сияет. – Что? – Я сказал, что горжусь тобой. – Я тебя не понимаю. Я не понимаю людей и, наверно, никогда не пойму. – Ну, знаешь ли, я всегда надеялся, что моя дочь будет неуступчиво и твердо отстаивать то, что считает верным. Не дрогнет и не спасует – в первую очередь передо мной. Джин-Луиза потерла нос: – Я тебе наговорила всякого, обозвала… – Всякий может обзывать меня как угодно, коль скоро это неправда. А ты и обругать-то даже не умеешь. Где ты, кстати, выкопала этих кольцехвостых тварей? – Да здесь же, в Мейкомбе. – Боже-боже, сколько нового ты узнала… Боже-боже, сколько я узнала… Я не хотела, чтобы мой мир был потревожен, но хотела уничтожить того, кто пытается сохранить его для меня в неприкосновенности. Я хотела растоптать всех ему подобных. Мне кажется, это как самолет – они сопротивление, мы тяга, и вместе мы поднимаем его в воздух. Слишком много таких, как мы, – самолет заваливается на нос, слишком много таких, как они, – оседает на хвост. Весь вопрос в равновесии. Я не могу одолеть его, я не могу примкнуть к нему… |