Онлайн книга «Клад адмирала»
|
В нетерпении секретарь укома прочитал сначала заключительные строчки, где, казалось, должна быть самая соль: «…В случае, если клад будет разыскан, не претендую ни на какое вознаграждение за сделанное сообщение. Признавая Советскую власть как единственно законную, глубоко сожалея и раскаиваясь, что против нее боролся, прошу у новой власти разрешения жить на Родине, предоставления возможности служить делу развития отечественного военного флота. Ст. лейтенант Г. Н. Взоров.» Секретарь укома вернулся к начальным строкам и не отрываясь внимательно читал. В середине заявления, там, где речь шла о наиболее важном, буквально впился глазами в текст. Волнения своего Прожогин скрыть не мог. Заерзал на стуле, положил заявление перед собой, посмотрел на заявителя, взялся за трубку. Быстро отнял руку. – А место? – спросил. – Место не указано. – Будет названо, когда вы доложите обо мне начальству. – Ладно. Откуда известно, что пятьдесят пудов золота в ящиках? – Около пятидесяти, – поправил Взоров. – Информация исключительно от полковника Ковшарова. Хмелевский подтверждал это в разговоре. – С Пушилиными вы впервые встретились при разгрузке ящиков? – секретарь укома перешел на «вы». – Да. Видел их тогда в первый и последний раз. – Почему тогда уверены, что подъехали именно Пушилины? Знакомились? – Нет. По именам никого не называли при мне. Ковшаров тоже, кстати, не упоминал тех, кто должен подъехать в Пихтовой. Лавочник и маслодел с сыном – так именовал. Не говорил, что будут с ними еще люди. – Да. Пушилин был лавочником и маслоделом, – подтвердил секретарь укома. – У старшего Пушилина следы от оспы на лице? – Есть. – Один из пихтовских обращался к нему как к отцу. – Мг… Вы оборвали рассказ на ранении. И ничего не сказали, как спаслись. – Меня подобрал и четыре месяца лечил охотник. Имя свое попросил сохранить в тайне. Я был белым, а большевики, когда лечил, занимали эту территорию. Подобрал меня очень далеко от места, где захоронили золото. В тайне, в сугробе. Чуть живого. – Охотник о золоте знает? – Я ему не говорил. – Но почему вы уверены, что ящики на прежнем месте? Их могли тайно вывезти. Те же Пушилины. Или ваши друзья‑офицеры. – Друзья‑офицеры не могли. После излечения я искал Ковшарова и Хмелевского. Полковника нашел в Чите, дрался с ним и убил из нагана, который теперь у вас. То же самое было с Хмелевским. Под Харбином мы встретились… – Теперь очередь Пушилиных? – Н‑нет. Их убивать я не собирался. Хотел удостовериться, что золото на месте. Кажется, уже убедился. – Как? – Если бы они искали золото, не было бы банды. Я могу, впрочем, ошибаться. «Неплохо варит голова у офицера», – отметил про себя секретарь укома. Спросил: – Вы пишете, что от эшелона ехали ночью, дороги не запомнили. Как же укажете место? Озер вокруг Пихтовой десятки. И почти у каждого – домик. – Поручик Хмелевский был очень самоуверен, перед дуэлью назвал место, где меня ранили… – И что за место? – Мы договорились: вы доложите обо мне вашему руководству… – напомнил Взоров. – Доложу. Сейчас же. Прожогин снял трубку, покрутил ручку телефона, сказал: – Товарищ Ольга, свяжи срочно с Сибревкомом… Нет‑нет. Лично с Иваном Никитичем Смирновым. Жду. – Трубка легла на рычаги. – Слыхал имя? – спросил у Взорова. Секретарь укома постоянно сбивался с «вы» на «ты». – Комиссар Пятой армии. Его у вас называют победителем Колчака… – Точно. Теперь Предсибревкома. Главнее его в Сибири… Зазвонил телефон. – Маркушин! – хватаясь за трубку, громко позвал милиционера секретарь укома и, когда тот мигом возник на пороге, велел: – Побудьте вместе в коридоре, пока я говорю… Прожогин приготовился услышать знакомый неторопливый голос председателя Сибревкома, бывшего своего политического командира, с кем рядом прошел боевой путь в составе Пятой армии от Свияжска, от Волги, почти до самого Нижнеудинска. Голос человека, знакомством с которым гордился больше всего на свете. О котором бойцы слагали легенды и пели песни, а знаменитая писательница Лариса Рейснер говорила в своих красивых статьях как о коммунистической совести Красной Армии. Однако услышал опять телефонистку. Связь с Новониколаевском [22] повреждена, известила она, провода оборваны. – Как так? – переспросил он. Машинально, потому что знал: бандиты часто подпиливают столбы и обкусывают провода, вдобавок устраивают засады, приходится посылать целые отряды, чтобы восстановить линию. – Что‑нибудь еще нужно, Василий Кондратьевич? – напомнила о себе телефонистка Ольга. – Соедини с Тютрюмовым, – словно очнувшись, потребовал он. И когда зазвучал густой хрипловатый бас начальника местного чоновского отряда, попросил: – Приходи, Степан. Позарен нужен. На вопрос, что за спешка, ответил: – Такого у нас еще не было никогда. Не сдержался, против воли прибавил в трубку: – Золото! На миллионы! После этого сообщения Тютрюмов, располагавшийся со своими бойцами в бывшем купеческом особняке на той же улице, в трех минутах ходьбы от укома, явился без заминки. – Что за тип торчит у тебя в коридоре с Маркушиным? Какое золото? – Садись, читай. – Секретарь укома уступил свое место Тютрюмову. – Это что, написал тип, который за дверью? – спросил отвыкший за последнее время от чтения длинных бумаг командир местных чоновцев. – Ты читай. – Ох‑х, белая косточка, моряк. Я на лицо глянул, сразу подумал… – комментировал Тютрюмов первые прочитанные строки заявления. Что подумал, начальник отряда пихтовских чоновцев не сказал, умолк, весь ушел в чтение. – Вот это да. – Тютрюмов отодвинул исписанные красивым почерком листки, посмотрел на секретаря укома. – В двух ящиках даже платиновый песок. Ну и где все это? От какой печки плясать до озера? – Не говорит пока. Настаивает, чтобы сначала поставили в известность губернское начальство. – Ну а ты? – С Николаевском связь нарушена. Нужно попробовать по железнодорожному каналу снестись, по телеграфу. Или, может, отвезти его в Новониколаевск, а? Как считаешь? |