Онлайн книга «Клад адмирала»
|
– Считаю, может, к лучшему, что нет связи. – То есть? – Без всяких то есть. Прежде чем начальству докладывать, нужно проверить. Мало ли чего написал. Место узнать нужно. – Не скажет он нам. – Скажет. Услышит то, что хочет, и скажет. Сейчас я сам с ним потолкую, не вмешивайся. Тютрюмов открыл дверь и позвал старшего лейтенанта. – Мы переговорим с Новониколаевском, – сказал, отрекомендовавшись. – Завтра в середине дня приедут из Сибревкома. Вашу просьбу служить во флоте рассмотрят. Спецы нужны. Будете на флоте, если на службе у Колчака не усердствовали… – Конвой не участвовал в боях, – сказал Взоров. – То есть в критические, самые последние недели часть офицеров конвоя была на передовой. Мне не привелось. – Тем лучше… А вот в Москву сообщать Сибревкому пока не о чем. Увезти могли золото. Да и место лишь по названию трудно найти. Здешние названия часто повторяются. На иной версте по два‑три одинаковых. Промысловики даже путаются. Взоров отрицательно покачал головой: – Рыбацкое становище Сопочная Карга. – Что? – переспросил Тютрюмов. – Место, где убивали меня… Украдкой Тютрюмов подмигнул секретарю укома: вот, мол, как надо вести разговор. – Есть такое, – подтвердил. – Напрямую верст десять отсюда. Но там около озера нет избы, как вы утверждаете. – Начальник чоновского отряда кивнул на стол, где лежали исписанные рукой Взорова листки. – Есть, – тихо, но твердо возразил Взоров. – Противник мог перед дуэлью и соврать, – сказал секретарь укома. – Назвать другое озеро. – Исключено. Абсолютно ему не было смысла лгать. – Второй Сопочной Карги вроде бы нет у нас, – помолчав, проговорил секретарь укома. – Нет, уверенно кивнул Тютрюмов. – Бывал я на том озере весной. Помню: избы около него нет. – Есть, – упрямо повторил Взоров. – Чем гадать, лучше съездить туда. На месте видней, – предложил начальник чоновского отряда. – Как? – обратился к Взорову. – Согласен, – ответил старший лейтенант. – Хорошо бы обернуться до приезда губернского начальства. Утром рано выехать. Как? – Командир местных чоновцев посмотрел на Взорова. – Согласен, – опять односложно ответил Взоров. – Тогда на рассвете выедем. – Лошади твои. – Секретарь укома отпер сейф, положил туда заявление Взорова и сданный им наган. – Об этом не беспокойся. В полшестого будут у крыльца. – Тютрюмов посмотрел на часы. – Пойду соснуть. Остановившись у порога, спросил: – А что с милиционером? Долго ему сидеть в коридоре? – Пусть к себе идет. Я скажу. – Сам отправлю. – Тютрюмов скрылся за дверью. Некоторое время, оставшись вдвоем, молчали. Потом Прожогин снял висевшую на вбитом в стену гвозде шинель, протянул Взорову, указал на жесткий диван. – Ложись, отдыхай. – А вы? – Посижу еще. Описать все положено. Как появился ты, что рассказал тут… Старший лейтенант скатал шинель, пристроил вместо подушки, стянул пыльные сапоги и лег на спину, глядел в серый, давным‑давно не беленный потолок. В кабинете стало сумрачней. Это секретарь укома подкрутил фитилек керосиновой лампы, убавил освещение. – Ты каждый день Колчака видел? – спросил. – Почти каждый. Когда как, – откликнулся Взоров. – Правду говорят, будто он кресла ножом кромсал, когда не в духе бывал? – Не знаю. Я не видел. – А что любовница у него была? – Не любовница – жена. Тимирева Анна Васильевна. – Ты о ней как‑то прямо‑таки уважительно. – Анна Васильевна была сестрой милосердия. – Хороша сестричка милосердия. Спала с палачом. – Я не могу разделить такой оценки адмирала. – Взоров вспыхнул, хотел было подняться. – Ладно, ладно, – примирительно сказал Прожогин. – При мне разрешаю не разделять. А при других – совет: помалкивай. Понял? – Понял. – В Питере‑то мать‑отец? – Никого. Мать умерла в Марселе. Нынче сорок дней. – Да‑а… – Прожогин вздохнул. – И у меня ни родной души на белом свете в тридцать пять… Спи. А то так ничего и не напишу. Спустя минут двадцать намаявшийся, намытарившийся за гражданскую на одному ему ведомых сибирских и дальневосточных сухопутных дорогах бывший морской офицер, колчаковский телохранитель, спал. Прожогин посмотрел на него, подумал, что надо бы его отправить поскорее в Новониколаевск, захотел узнать, ожидается ли днем поезд туда, снял трубку. Телефон молчал. Теперь уж и по городу не позвонить никому. Чертыхнулся про себя, зевнул и взялся опять за перо… Как и заверял начальник Пихтовского чоновского отряда Тютрюмов, ровно в половине шестого, за час до рассвета, три добрых верховых жеребца были около здания укома. Собирались недолго. Минуты – и подковы коней глухо стучали по немощеной проезжей части тихой, наполненной лишь легким шелестом тополиных листьев центральной улицы – бывшей Большой Московской, а с недавних пор Пролетарской. В нехотя уходящих сумерках смутно прорисовывались одно‑ и двухэтажные дома, в большинстве бревенчатые и редко – каменные, оштукатуренные. Свернули в переулок и вскоре пересекли рельсовые пути. Где‑то поблизости, справа должен находиться железнодорожный вокзал. Старший лейтенант всматривается и не увидел его: предрассветный туман скрывал самое красивое здание уездного городка. Взоров довольно хорошо помнил дорогу: в предыдущий раз, оказавшись за окраинными домами, по глубокому извилистому логу ехали, забирая вправо, потом – по равнине, потом – между высокими, похожими на гигантские грибы стожками… И сейчас командир чоновского отряда за околицей направил своего жеребца тем же путем; так же спешивались, выбираясь из лога. То, что с ноябрьской ночи врезалось в память старшего лейтенанта снежной равниной, открылось теперь в лучах предосеннего восходящего солнца таежным буйнотравным лугом. Дальше ехали между крупными, достигавшими высоты в три, а то и четыре аршина кочками, поросшими жухлыми, грязно‑желтыми пуками травы. Расширявшиеся кверху кочки выглядели уродливыми столбиками. Взоров понял: их‑то во время поездки в ночь на девятнадцатое ноября он и принял за стожки. Вид стожков придавал кочкам облепивший их снег… Почва вокруг кочек была болотистая, зыбкая. Гнилая вода под копытами коней чавкала. Ехали молча – сказывалась проведенная почти без сна ночь. |