Онлайн книга «Внучка берендеева в чародейской академии»
|
— Это ильчей-ахары, — тихо промолвил Кирей, — охрана кагана, золотая сотня… Рынды, значится. Только не в белое рядятся, а в золото. Красиво, конечно… — Каждый из них способен на лету стрелу перерубить, а в бою и с десятком оружных справится. Каждый кагану кровью в верности клялся любой приказ исполнить… …и если прикажет каган привезти голову старшего сына, то исполнят. Но минули рынды, и показался шатер узорчатый, на помост ставленный, который дюжина рабов несла, да все-то могутные, ряженые в шальвары широкие из азарского шелку да жилетки шитые, чтоб, значит, всем видать было, сколь богат их хозяин. — Кеншо-авар прибыл, — вновь же шепотком пояснил Кирей, — родственничек мой любезный… новой жены отца моего братом родным приходится. Это ж тогда Кирею… свояк, что ли? Или оно иначе? — Спит и видит, как бы меня извести… тогда и племянник его наследником станет, а не вторым сыном. За шатром тянулась вереница рабов, груженных корзинами и тюками. Четверо волокли сундук, с виду тяжеленный. Еще двое бочку катили… С вином, что ль? Ежели так, то не травленым ли? Подумалось, что это как-то не по-хозяйски будет, цельную бочку вина сразу травить. Оно ж и азарину понятно, что бочку разом и охочий до вина человек выпить не сподобится, и выходит прямая порча продукту. Не говоря уже о том, что яду на бочку энту надобно немало. Одные траты выходют. Рабы с шатром остановились напротив нас. Ой и хорош-то… небось, в таком ехать, это вам не на телеге. Правда, ежели возок там аль верхом, то оно по-всякому быстрей выйдет. Но видать, в шатре да на рабах чести поболе. — Приветствую тебя, солнцеликий Кирей-ильбек. — Пока я про честь думала да шатры шелковые, из нонешнего человек выступил… как человек, азарин чистый. Смуглявый. Волохатый. Волосы, правда, рудые, что огнем подпаленные, в четыре косы заплетены, а с кажной — низка золотых бусин свисает. — Отрадно зреть мне тебя в добром здравии. И сердце мое поет от радости, ибо будет сказать мне отцу твоему, грозному Аглай-кагану, что сын его подобен могучему жеребцу… Чего? Я покосилася на Кирея. Нет, на коня он похожим не был. Мордастый, конечно, но в меру. …или он об чем другом? Помнится, бабка жеребцом Хитимончика-молодшего называла, который до девок дюже охочий был, пока, конечно, не оженили. Жена-то быстренько евоную пылу уняла. Так может, об том он? Тогда да, жеребец из Кирея знатный, даром, что не под седлом. — …копыта которого попирают небесную твердь… И про копыта Кирей мне ничего не сказывал. — Красиво ты говоришь, Кеншо-авар. — Кирей прервал азарина, верно, опасаясь, что тот не только про копыта скажет. Неужто и с хвостом-то обманули? Роги-то ладно, к рогам я привыкла, а вот хвост… — И я рад приветствовать дорогого родича моего, который проделал путь столь дальний, ведомый лишь беспокойством о моем благополучии. Они поклонились друг другу, что равные… почти что равные. Кирей разогнулся первым. — Скажи мне, Кеншо-авар, как поживает отец мой, пусть продлит Предвечный огонь годы его… В глаза друг другу глядят. А меня прям-таки трясет, а с чего — понять не могу. — Благословенна степь под рукой могучего Аглай-кагана. Бессчетны табуны его. И славят мудрейшего все азары, и молят Великую Степь, дабы вовек не иссяк Предвечный огонь его сердца. Ох и тяжко им, небось, живется, этак беседы весть. Мне вон бабка отписалась, что здоровая, только кости на перемену погоды ноють, да давече бурление в животе приключилося, небось, с масла погорклого, которое ей выкинуть было жаль. А тут… Предвечный огонь… молятся. И поди-ка, пойми, здоровый он там, аль ужо и вправду только молиться и осталося. Покосилася налево. Стоит люд. Слухает. Тоже, стало быть, любопытственно им, как у азарского кагана со здоровьицем и есть ли у сына евоного копыта. А может, еще чего знать хотят дюже важного. — Твои слова, Кеншо-авар, мед для ушей моих… …ишь удумал, в уши мед лить. С того ни меду, ни ушам пользы не будет, помнится, бабка одного такого лечила, который порешил, что сам в целительском деле силен, и ухо застуженное медом пользовать стал. Ох и ругалася она… И на ухо. И на мед. А пуще всего на глупость человеческую. — …и с тем желаю я, чтобы и ты отцу моему, солнцеподобному Аглай-кагану, принес весть добрую. Рука Киреева легла на мое плечо. То ли легла, то ли упала всею тяжестью небесное тверди, правда, без жеребцов и копыт, но и то, поди-ка, попробуй выдержать. — Отыскал я себе в землях человеческих невесту… От же ж, могу поклясться, что в узеньких глазах Кеншо-авара, которые и узенькими-то от удивления быть перестали, мелькнуло нечто такое… навряд ли восхищение. — Деву, чья краса — свет моего сердца, а норов тих и ласков… Надеюся, что мои глаза обыкновенными осталися. Обо мне ли это Кирей? — Ты что творишь, мальчишка? — прошипел Кеншо-авар, вперед подавшись. И руки-то плеть стиснули, того и гляди замахнется, вот на кого только? На Кирея аль на меня. — Забываешься, Кеншо-авар, — Кирей отвечал спокойно, с усмешечкою даже, и готова я была поклясться, что от этой беседы он имеет немалое удовольствие. — Ты не имеешь права… Кирей молча поднял мою руку, ту, которая с перстеньком. — Ты… А Кеншо-авар прям побелел… еще роги б отпали, и вовсе человеком сделался б. Хотя… из дрянного азарина, мыслится, и человек неважный вышел бы. — Ты… ей… родовой… Еще немного, и за сердце хватится. Оно, конечно, печально будет, ежели вдруг посол помрет. Кирей, небось, скажет, что преставился тот исключительнейшим образом от радости за него и свадебку нашу. А перстенек-то не простой. То я и прежде знала, но не мыслила, что настолько непростой. — Кому, как не моей невесте, его носить? Кеншо-авар ответил бы, когда б сумел хоть словечко произнесть. Ох, думаю, со свадьбою скорой поздравлять нас он не станет. Добре, если вовсе не прикажет зарубить на месте. Вона, как троица с сабельками косится, точно приглядывается наперед, как ловчей секчи. Мамочки мои родные… Нет, не боюся… или боюся все ж? — Ты забываешься, мальчишка, — Кеншо-авар отступил. — Твой отец в жизни не одобрит эту женщину… |