Онлайн книга «Повелитель монгольского ветра»
|
Среднего роста, блондин, с длинными, опущенными по углам рта рыжими усами, худой и изможденный с виду, но железного здоровья и энергии, он живет войной. Это не офицер в общепринятом значении этого слова, ибо он совершенно не только не знает самых элементарных уставов и основных правил службы, но сплошь и рядом грешит и против внешней дисциплины, и против воинского воспитания – это тип партизана-любителя. Оборванный и грязный, он спит всегда на полу, среди казаков сотни, ест из общего котла и, будучи воспитан в условиях культурного достатка, производит впечатление человека, совершенно от него отрешившегося. Тщетно пытался я пробудить в нем сознание необходимости принять хоть внешний офицерский облик. В нем были какие-то странные противоречия: несомненный, оригинальный и острый ум и рядом с этим поразительное отсутствие культуры и узкий до чрезвычайности кругозор, поразительная застенчивость и даже дикость, и рядом с этим безумный порыв и необузданная вспыльчивость, не знающая пределов расточительность и удивительное отсутствие самых элементарных требований комфорта. Этот тип должен был найти свою стихию в условиях настоящей русской смуты. В течение этой смуты он не мог не быть, хотя бы временно, выброшен на гребень волны, и с прекращением смуты он так же неизбежно должен был исчезнуть» [38] . 16 сентября 1921 года, Москва, Кремль – Феликс Эдмундович, весьма срочно… – Секретарь выслушал ответ и положил телефонную трубку. Она легла на рычаги тихо, без стука и звяканья. Дзержинский принял конверт шифровки от вошедшего и по привычке бросил взгляд на печати – они были целы. Костяной нож взрезал конверт, секретарь деликатно отступил на шаг. Но он и так знал, что в шифровке. Впрочем, и Дзержинскому было известно, что у секретаря есть дубликаты всех печатей. Вопрос был только в том, кого больше боится этот худосочный латыш-помощник, Феликса Эдмундовича или Иосифа Виссарионовича? От этого зависело, кто первый прочтет шифровку. И примет решение. Несколько строчек текста чернели посреди белого листа. «По прямому проводу. Член Политкома. Москва, ЦК РКП, Молотову. 15 сентября в Новониколаевске в присутствии нескольких тысяч рабочих и красноармейцев состоялся суд над Унгерном, приговоренным к расстрелу, приговор приведен в исполнение. Новониколаевск, 16 сентября. Секретарь Сиббюро ЦК РКП Ходоровский». «Ходоровский, Ходоровский… – наморщил лоб председатель ЧК, – что-то мне напоминает эта фамилия… Бензин, что ли, нефть…» – Он расстрелян? – поднял Дзержинский глаза на помощника. – Приговор будет приведен в исполнение через час, – сухо ответил тот. – Ну что же, попытайтесь уговорить барона, – спокойно проговорил Дзержинский, и секретарь направился к выходу. – Да, и вот еще что, – остановил его голос хозяина кабинета. Секретарь повернулся и натолкнулся на взгляд Дзержинского – свет настольной лампы резал лоб чуть выше переносицы, и секретарю показалось, что на него смотрит змея, спокойно и презрительно. – Не звоните никому. Не надо. Помощник, почувствовав, как враз покрылась холодным и липким потом спина, торопливо закивал и вышел. Дзержинский остался один. Внезапно ему стало душно, он почувствовал, как кровь бросилась в виски и сердце заколотилось как бешеное. Он рванул ворот френча и попытался унять приступ, трясущейся рукой отправив в рот два зернышка валиума. Постепенно нервы успокоились и давление вернулось к норме. «Людей… – тоскливо думал председатель ЧК, меряя шагами кабинет, – нет людей, одно быдло, рыбья кровь… Или свиная, – внезапно пришло в голову ему. – Нет, не согласится, ни за что не согласится барон. Дворянин!» Дзержинский остановился напротив зеркала. – А ты? – спросило его отражение. – Ведь ты тоже им был… 15 сентября 1921 года, Новониколаевск, Россия – Объявляется перерыв! – Председательствующий поднялся и скомандовал конвою: – Вывести подсудимого… В зале загомонили и задымили махоркой. Унгерна вывели в маленькую комнатку для конвоя. – Товарищи, подождите за дверью! – Прокурор Ярославский стремительно зашел вслед. – Курите, барон, – протянул он коробку папирос «Баден-Баден», – наверное, давно от таких отвыкли? Унгерн пожал плечами и взял папиросу. Ярославский ловко поднес спичку и затем прикурил сам. – Роман Федорович, батенька, мы же с вами современные люди, – начал он, усевшись. – И я уполномочен сделать вам предложеньице… Гм. Предложение. Унгерн не пошевелился, рассеянно глядя, как растворяются клубы сизого дыма в спертом воздухе помещения. – Вот два постановления, – чуть поморщившись, продолжил прокурор. – Одно – расстрел. Второе – ваша подпись, и через пять минут вы красный командир, принимайте дивизию, корпус и – вперед! А, батенька? Унгерн взглянул на Ярославского, и в его безжизненных глазах появилось что-то, похожее на любопытство. Так рассматривают насекомых. – Знаете, господин хороший, – ответил он, – одного не пойму, зачем вам вся эта комедия с трибуналом? Я, например, столько времени тратить бы не стал, просто приказал бы вас повесить… – Как же-с, как же-с, наслышаны… Итак, я понимаю, что на службу к нам вы не пойдете. Печально, но понятно – честь и всякая там мура. Тогда, барон, есть третье предложение… – И он уставился на Унгерна, не мигая. Тот молчал, и Ярославский понизил голос: – Видите ли, барон… Негоция [39] наша тайная, о золоте, барон, знаете только вы и я. Давайте договоримся? И расстанемся довольные друг другом, в ров же вместо вас сводят какого-нибудь бродягу… Унгерн чуть отодвинулся и долго рассматривал комиссара. Лоб того блестел, и стеклышки очков запотели. – Золото, господин хороший, приносит только несчастье, – медленно проговорил барон. – Запомните это навсегда… 15 сентября 1921 года, Новониколаевск, Россия К клетке с Унгерном приблизился невысокий раскосый чекист в кожаной куртке. – Эй, товарищ, ты куда? Кажи мандат… – преградил ему путь один из конвойных. Чекист протянул бумагу, и солдат придирчиво повертел ее в пальцах. – Печать, печать там е? – вытянул шею второй красноармеец. – Ну, е. – Тады свой, проходь, туварищ… Невысокий вплотную подошел к клетке и тихо обронил: – Здравствуй, брат… |