
Онлайн книга «Салтыков»
— Ваше сиятельство, Петр Семенович, извольте собрать наших генералов, для них есть приятные вести из Вены. — Меня интересуют вести от Дауна. — С этим в порядке, Петр Семенович. Но сперва надо отпустить душу на покаяние. — Румянцев кивнул на гостя. — Он исполняет поручение самой Марии Терезии. Когда генералы собрались в шатер Салтыкова и расселись на скрипучих плетеных стульях, австриец-гость поставил на стол сундучок, отпер его и заговорил с сильным акцентом: — Ее императорское величеств отмечай славный ваш победа награждай фельдмаршал Петр Салтыков бриллиантовый перстень, табакерка, украшенный бриллиант же и пять тысяч червонца. И он стал извлекать из сундучка объявленные предметы и вручать их смущенному главнокомандующему. — Спасибо, братец, спасибо, — бормотал Петр Семенович, принимая награждение. — Польщен, весьма польщен. — Я хотел видеть генерал Фермор. — Вилим Вилимович, изволь, голубчик. Фермор подошел к столу, австриец вытащил кожаный мешочек. — Вам ее величество дарует четыре тысяч червонец. — Передайте ее величеству мою искреннюю благодарность. И далее казначей вручил по две тысячи червонцев Румянцеву и Вильбуа, полторы тысячи Панину и даже генерал-квартирмейстеру Штофелю тысячу. — Господа, ведь это же причина, — весело сказал Румянцев. — Ваше сиятельство, Петр Семенович, надо сие отметить, коль мы все сразу разбогатели. — Валяйте, Петр Александрович, — добродушно махнул рукой Салтыков. — А у меня уже готово, — сказал Румянцев и, захлопав в ладони, громко вскричал: — Эй, Васька, встань передо мной, как лист перед травой! И в шатер вошел денщик Румянцева, неся перед собой ящик с позвякивающими там бутылками. — Ставь к столу! — приказал Румянцев. — Господа, отличное вино, которое послал нам граф Даун побрызгать наши червонцы. Захар, открывай, — кивнул он Чернышеву. Денщик Салтыкова Прохор притащил солдатские глиняные кружки. Чернышев разлил вино по ним, Румянцев поднял свою. — Предлагаю тост за нашего главнокомандующего. — Виват, — оказал Панин. И все стали пить, только Салтыков держал свою, не прикладываясь к ней. — Ваше сиятельство, в чем дело? — удивился Румянцев, опорожнив свою кружку. — Да как-то за себя пить… невместно, братец. — А за кого же вместно? — За наших солдатиков, Петя. Не они бы, никакой виктории У нас не было б. Я пью за них, ратных тружеников наших. Салтыков неспешно выпил свою кружку и поставил на стол. Подскочил откуда-то Прохор, протянул очищенную луковицу и ломтик хлеба. — Вот, Петр Семенович, ваше любимое. — Посолил? — спросил Салтыков. — А как же, все, как вам нравится. Хрустя луковицей, Салтыков спросил Румянцева: — Ну так как о главном-то, голубчик, договорился ли? — Все в порядке, Петр Семенович, Даун сказал, что для нас в Христианштадте приготовлен магазин, в котором сто двадцать пять тысяч пудов муки. Так что живем, ваше сиятельство. — Ну что ж, это действительно приятная новость, Петя. Спасибо. Фридрих II зализывал раны в Мадлице, готовясь дать последний бой союзникам на подступах к Берлину. «Я буду драться потому, что делаю это для родины, — писал в это время король, — но смотрите на мое решение как на последнее напряжение моих сил». Постепенно к нему стекались остатки разбитых, рассеянных под Кунерсдорфом отрядов, из которых тут же Финк формировал новые полки, вооружая их. Но что это было за войско? В минуту откровения Фридрих признался Финкинштейну: — Вот у меня почти тридцать тысяч. Их было бы достаточно, если б с ними были офицеры, павшие на поле битвы, и если б эти негодяи исполняли свой долг. Но я честно скажу вам, что я сейчас больше боюсь собственных войск, чем неприятеля, который дает мне столько времени. — Да, ваше величество, — соглашался министр. — Творится что-то непонятное. Они, кажется, и не собираются идти на Берлин. — Тьфу, тьфу, не сглазьте, граф. Лучше скажите, что там сделал фон Рексин в Стамбуле? — Он старается изо всех сил склонить турок к войне против России, и они были вроде не против. Но едва узнали о нашей конфузии при Кунерсдорфе, попятились. — Чем хоть они отговариваются? — Говорят, что надо подождать удобного момента. — Ага. Когда союзники свернут мне шею. — Король скривился в злой усмешке. — Все сволочи. Да если б я победил под Франкфуртом, нужен бы был мне их союз как зайцу мушкет. Как это ни странно, мои враги сейчас почти друзья мне, впору слать ордена Дауну и Салтыкову. Они ведут себя словно пьяные, никак не выберутся на Берлинскую дорогу. Они мои спасители, а не эта шайка трусов и шлюх, жрущих мой хлеб. В тот же день, когда русские вступили в Христианштадт, уже вечером к главнокомандующему явился встревоженный Штофель. — Ну? — насторожился Салтыков, прочтя на лице квартирмейстера неудовольствие. — Беда, ваше сиятельство. — Что стряслось, генерал? — В магазине муки нет. — То есть как? Даун сказал, что они тут оставили сто двадцать пять тысяч пудов. Что, совсем нет? — Есть. Где-то менее четырех тысяч пудов. — Вот те на, — нахмурился фельдмаршал. — Вот это новость. Вот это союзнички. Славненько, славненько. Тут же к главнокомандующему были созваны генералы. Узнав о случившемся, возмущались. Особенно бушевал Румянцев: — С-сукин сын! Обманул! Меня обманул, скотина! А я, выходит, наврал вам. — Надо направить ему протест, — посоветовал Панин. — Что ему с нашего протеста, в нужник сходить. — Придется уходить за Одер, — сказал Чернышев. — В Познань. И там зимовать. — А Берлин? — не унимался Румянцев. — Дауну это б было только на руку, свою армию сберечь. Салтыков молчал, грустно посматривая на спорящих генералов. Им, молодым, что? Спорить можно, а вот как быть ему, главнокомандующему? Идти на Берлин самому? Опять терять русских солдат? Он же за месяц выиграл такие две битвы. А Австрия? Ждут, когда начнется дележка? Руками русских хотят таскать из огня каштаны. Нет, никак не мог согласиться на это Петр Семенович, ну никак не мог примириться с такой несправедливостью. Вспомнил, как он звал на Берлин Дауна и как тот всячески увиливал, а согласись, назвал почти издевательский срок для переезда своей ставки — три недели. Да за три недели прусский король соберет тридцати - сорокатысячную армию и будет вдвойне опаснее на пороге своего логова. |