Онлайн книга «Путешествие Руфи. Предыстория "Унесенных ветром" Маргарет Митчелл»
|
– Эванс не причинил мне никакого вреда. Он янки и не понимает наших обычаев. Завсегдатаи разделились на тех, кто считал невозмутимость Огюстена проявлением благородства – tres gentil [18] , и тех, кто полагал, что эта пощёчина, след от которой рдел на щеке Огюстена, была нанесена всем французам. И сочувствующие, и обиженные угощали Огюстена, потому он вернулся домой поздно и навеселе. Подойдя к серванту, он налил себе ещё бокал, не обращая внимания на грустное выражение лица Руфи. – И ты туда же? Даже ты? – спросил он. – Господин, – торжественно произнесла девочка, вытаскивая маленький томик из книг Соланж, – почитайте мне, пожалуйста. Огюстен заплетающимся языком принялся декламировать: Терзала страсть меня порой: Лишь тот, кто сам влюблён, Понять рассказ сумеет мой, Причудливый, как сон. Июньской розы юный цвет — Вот та, что я любил; Я ехал к ней, и лунный свет Проводником мне был [19] . Он закрыл книгу: – Нет никакого настроения читать стихи. Он опрокинул бокал с виски, от которого защипало в носу и в горле. – Госпожа тоже не читает мне больше, – печально сказала девочка. «Ну так почитай сама», – вертелось у него на кончике языка. Почему она не в состоянии читать? Она не так глупа, как другие ниггеры. В комнату вошла Соланж. Её глаза вспыхнули, когда она заметила бокал в руках мужа, и он быстро его допил. – А, – сказала она. – Ты дома. Он выпрямился: – Как видишь. – Хорошо провёл вечер? Огюстен пытался понять, что именно её интересует: – Французское правительство требует от гаитян возмещения убытков. Соланж вздохнула: – Мы получим компенсацию за Ле-Жардан. – Правда? Они не обсуждали происшествие в оранжерее. Огюстен – потому, что не помнил, а Соланж – по той причине, что была неосмотрительна и отказывалась испытывать чувство вины за это. – Миссис, пожалуйста, почитаете мне? – Не сейчас. – Торговка на рынке – та, что продаёт апельсины, – вот она говорит, что граф Монтелон очень их любит. Говорит, что граф спрашивает обо мне. Обо мне, миссис. – Иди спать, деточка. – Я так рада, что живу здесь, с вами и капитаном. Я единственная счастливая негритянка, да, я! – Огюстен, – мягко сказала Соланж, – ты можешь узнать, какова наша доля в этих волшебных возмещениях? Я имею в виду, официально. Без глубокомысленных обсуждений со своими собутыльниками? – Как? – Ах да. Вот в том-то и дело. Огюстен, налив ещё бокал, предложил его жене и был вознаграждён холодным взглядом, исполненным презрения. – Я стараюсь сделать вас счастливыми! Вы единственная семья, которая у меня есть! – выкрикнула Руфь. Огюстен почувствовал, что дрожь, начавшаяся в коленях, охватила всё тело. Его так трясло, что он едва смог выдавить из себя: – Я по… по… посмешище. Я презренный ро… ро… рогатый муж. – Миссис! Миссис! – закричала Руфь. – Я открою окно. Здесь так жарко! – Конечно, я не стала отвергать знаки внимания со стороны Уэсли Эванса, – холодно сказала жена Огюстена Форнье. – По крайней мере, он – мужчина. На следующее утро, когда Уэсли Эванс сортировал хлопок на складе Робийяра и Эванса, в дверях появился его партнёр в парадном виде и с торжественным выражением. Пьер положил Эвансу на письменный стол футляр из красного дерева. Уэсли в этот момент объяснял плантатору из глубинки, почему его хлопок неважного качества. – Если считаете, что можете получить лучшую цену, – говорил Уэсли, – попробуйте обратиться к другим скупщикам. – Других тоже перепробовали, – отвечал плантатор. – Да я просто надеялся, что тут не очень станут придираться. – Он снял шляпу и энергично почесал лысину. – Но совсем забыл, что вы янки. – И? – озадаченно спросил Эванс. – Да вы, янки, ни на минуту не отвлекаетесь, глаз с весов не сводите. Ладно, принимаю ваше предложение. Пока Уэсли отсчитывал деньги, рабы плантатора сгружали его товар. Когда фургон плантатора укатил прочь, Уэсли повернулся к Пьеру: – Итак, что, чёрт возьми, происходит? – Вот именно затем я и пришёл. Пьер достал сложенную газету из кармана пальто. – У меня нет времени слушать новости, – сказал Уэсли. – Сейчас везут и везут. Передерживают хлопок на поле и всё равно хотят получить за него лучшую цену. Робийяр сунул газету Эвансу, тыча пальцем в объявление. – Что, чёрт возьми? – Я не могу быть твоим секундантом. – Секундантом? Из-за чего? Из-за того, что я взял миссис Соланж за руку, а её пьяный муж осыпал меня ругательствами, пока я не привёл его в чувство пощёчиной? Ничего не было. Пустое. Иди, Пьер. Я слишком занят, чтобы заниматься всякой чепухой. – Для почтенного капитана это явно не чепуха. Услышал ли Уэсли в голосе своего партнёра нотку удовлетворения? – Дуэль? Он ожидает, что я буду драться с ним на дуэли? Мы больше не устраиваем дуэлей. – А, тогда мы, тёмные жители Джорджии, ошибаемся, думая, что не так давно, прямо на окраине Нью-Йорка Аарон Бэрр убил Александра Гамильтона именно на дуэли. – Мы не устраиваем дуэлей. Этот обычай теперь не наш, – заявил Уэсли, кладя шляпу на заваленный бумагами стол. – Ну что ж, мой друг. Значит, он наш. И джентльмен, который игнорирует публичный вызов… он… больше не джентльмен. Уэсли улыбнулся: – А я когда-нибудь выдавал себя за такового? Пьер скорбно посмотрел на Эванса: – Вопреки твоему пренебрежению обычаями Низин наше дело, без сомнения, пострадает. К нам будет обращаться всё меньше плантаторов. Кто же продаст свой урожай трусу, если его так же легко можно продать джентльмену? – Господи боже мой! Гос-по-ди! Уэсли швырнул шляпу на неметёный пол. Довольный тем, что Эванс принял его точку зрения, Пьер Робийяр продолжал: – Таков наш обычай, Уэсли. Вы, янки, превосходно делаете разные вещи. А мы в Джорджии и за тысячу лет не изобрели бы хлопкоочистительной машины. Мы бесшабашны, придирчивы к недостаткам, гостеприимны и по большей части спокойны. Но когда молодой кавалер моей дочери Клары явится ко мне домой, мне захочется спросить его: «Готов ли ты за неё драться?» |