Онлайн книга «В дыму войны. Записки вольноопределяющегося. 1914-1917»
|
Вот на «трибуне» рабочий железнодорожного депо. Говорит не хуже студента. Где он научился? Все ораторы говорят об одном, но каждый по-своему. Все рады одной великой радостью: царя не стало. * * * Один за другим из золотой лазури небосклона выплывают четыре немецких аэроплана. Все ближе и ближе в воздухе грозное, предостерегающее гудение мотора. Со стороны станционного шлагбаума бьет по самолету зенитная пушка. Бьет, как всегда, мимо. Две бомбы с аэроплана падают на запасных путях вдали от митинга. Толпа, подхваченная циклоном, бросается врассыпную, в черные пасти переулков, похожих на кротовые норы. Забытые в панике красные флаги лижет весенний ветер. Немецкие летчики отравили все настроение. Бомбами убили большую, только что вспыхнувшую радость. Люди ждали этого праздника сотни лет… Знают ли они, какое преступление совершили? В душу удавом вползает тревога. Серьезно ли это? Как Россия? Как армия? Как же война? Подавленные собственными думами, молча, без суеты грузимся в вагон. Едем в Смоленск. * * * На каждой станции митинги. Всюду ликующие толпы народа. Газет невозможно достать. Ликование толпы напоминает первые недели войны. Но там было совсем иное. Сейчас что-то захватывающее, неказенное, выходящее из самых недр. Заново родились люди. Вежливы, предупредительны. Появились новые незнакомые слова. Дышится легко и свободно. Надолго ли? Выкидываются самые левые лозунги. * * * Меня «подлечили». Давали месячный отпуск – отказался. Приехал в Петроград в свой запасный батальон. Какие перемены! И город, и наши казармы, и люди – все неузнаваемо. Как-будто все пропущено через какую-то облагораживающую и очищающую «всякие скверны» камеру. Хотя есть и теневые стороны, но они тонут, бледнеют на общем фоне положительных достижений. Казарменная муштра уничтожена. Вход «нижнему чину» везде открыт. Офицеры говорят солдатам: «вы». Отношения между офицерами и нижними чинами еще неопределеннее: и те, и другие явно друг другу не доверяют. Раненые и больные солдаты, побывавшие на фронте, пользуются особыми привилегиями. Они становятся во главе движения петроградского гарнизона. Дежурный офицер ежедневно чуть не плачет, собирая наряд: никто не желает идти в караул. – Будя, походили! – говорят солдаты. – Теперь не старый режим. – Чего охранять, теперя свобода. – Теперь народ сознательный, никаких постов не надо. Старики из бывших фронтовиков говорят: – Пущай молодняк в караулы ходит. Нам и отдохнуть пора. Мы кровь проливали. * * * В казармах каждый вечер танцы. Никто их не афиширует, но к восьми часам (начало съезда) в огромном зале третьего взвода уже разгуливают десятки девиц. Танцуют все, начиная от кадрили и заканчивая танго. Полковые музыканты с восьми вечера и до двух ночи тромбонят в свои желтые трубы, обливаясь потом и проклиная «свободу». Пробовали отказаться играть – их чуть не избили. – Для офицерей раньше играли, а для нас не хотите?! – кричали заправилы танцев, окружив старого капельмейстера. – Морды побьем и на фронт всех вас в двадцать четыре часа! – Народу служить не хотите?! Музыканты сдались и тромбонят до изнеможения. * * * Ночью, возвращаясь в свой взвод, натолкнулся во дворе на большой стол у продуктового склада, на котором днем режут капусту. В синем сумраке насупившихся теней у стола копошатся какие-то фигуры, несколько человек стоят поодаль. Не понимая ничего, спрашиваю: – Что тут такое, товарищи? Сиплым баритоном кто-то промычал из темноты: – Ничего! Становись в очередь, если хочешь… – Шестым будешь… – хихикает другой. В третьем взводе еще танцуют. Слышны звуки задрипанного вальса. Поднимаясь по лестнице, я спрашиваю себя: «Почему же не кричит и не зовет никого на помощь эта женщина, распятая на капустном столе?» Ответа найти не могу. На фронте я видел это много раз. Насилие женщин. Очереди на женщину – все это с войной вошло в быт. Но ведь здесь не фронт. Значит, затопляет всю страну, и сюда ползет это с окровавленных галицийских полей, несчастных Карпат, с польских и австрийских местечек, непоправимо искалеченных, растоптанных железной пятой десятимиллионных орд дикарей, ощетинившихся штыками… * * * Романовская Россия рухнула. Вышли из подполья политические партии. Политика сегодня стала такой же потребностью, как еда. На заборах ежедневно пестрят кричащие афиши, приглашающие на митинги, диспуты, лекции. «Работают» кадеты, прибирая к рукам власть, ведут агитацию народные социалисты, радикалы, либералы, народные демократы, социалисты-революционеры, социал-демократы-меньшевики, анархисты-максималисты, анархисты-террористы, анархисты-индивидуалисты, анархисты-синдикалисты, крестьянский союз, земский союз, кооперативный союз, баптисты, евангелисты, христианские демократы, старообрядцы… Могучей рукой толкают массы на восстание против капитала большевики. Все писатели и журналисты стали политиками. Оказывается, все влюблены в революцию. Все давным-давно ненавидят царизм и желали его погибели. Одни кричат об углублении революции, другие – о торможении ее, третьи – о том и другом сразу. Объясняются в любви революции и вчерашние поставщики, наживающие миллионы на войне. Они надеются, что «революционное» правительство поведет более интенсивную войну и даст им возможность заработать больше, чем при царе. Каждая партия распространяет свои программы, тезисы, резолюции, выдвигает на всяких выборах своих кандидатов и старается опорочить кандидатов всех других партий. Появилось множество «старых» революционеров. Всякий газетчик, продавший когда-то несколько номеров нелегальных газет, считает себя революционером с подпольным стажем. Всякий зубной врач, пломбировавший какому-нибудь революционеру зубы, считает себя подпольщиком. И меньше всего кричат о революции, о своей преданности ей те, которые совершили февральский переворот, солдаты и рабочие. |