Онлайн книга «В дыму войны. Записки вольноопределяющегося. 1914-1917»
|
Энти резолюции хороши, а може, болыневицкая еще лучше? Може, она нам в самый раз будет? Тады как? – Большевики были приглашены на митинг, – громко кричит председательствующий за столиком офицер. – Сами не захотели придти. Не хотят, значит… – У большевиков кишка тонка, – острит какой-то задира, не видимый в толпе. Толпа густо шипит в знак протеста. Бородач машет рукой, призывая к порядку. Любовно оглаживает широкую, распустившуюся под ветром бороду. – Помолчите, товарищи, одну минуточку. Сейчас я закончу. Большевики были приглашены – это справедливо. Но почему не явились? Он делает паузу, как бы ожидая ответа со стороны аудитории. Застыл в любопытстве устланный телами солдатскими двор. Обведя всех глазами, громко и отчетливо говорит бородач: – Большевики не могли придти потому, что они члены рабочей партии. Почти все они днем заняты на работе. Вечером будет у нас представитель большевистского комитета, сделает нам свое разъяснение. Тогда и резолюции принимать будем. Разрядилось напряжение. Тяжело дышат распаренные тела. – Правильна! – гудит по рядам. – С ентова и начинать надо было! Бурным всплеском сочувственных аплодисментов солдатская масса снимает с трибуны своего оратора, и когда он проходит по рядам, вслед ему летят десятки теплых, ласковых слов. За объединенную резолюцию меньшевиков и эсеров поднимается несколько рук. Против – три тысячи. * * * Призваны в армию все бывшие городовые жандармы. В наш батальон две сотни их влили. На дворе с ними ежедневно занимаются шагистикой, ружейными приемами. Пузатые, краснокожие, раскормленные, точно быки, с чудовищными усами они так мало похожи на солдат военного времени. Широкие, выпуклые, как натянутый барабан, груди обильно украшены стертыми, вылинялыми медалями. Солдаты относятся к ним враждебно. Встречают и провожают колкими замечаниями. Эти настроения передались и унтерам, ведающим «переподготовкой» городовых. Унтера гоняют их по двору точно новобранцев: «Мы вам спустим жир-то». Когда городовые протестуют против муштры, унтера, выкатив глаза, орут: – Ага, вам новая власть не хороша? – Царя надо?! У, гниды! – Фараоны! Городовые робко втягивают бритые головы в плечи и опускают виновато глаза. А унтера продолжают: – На фронт ехать – чести для вас много! На фонарных столбах ваше место, вон где! Кровь пили народную! * * * На Марсовом поле ежедневно маршируют женские ударные батальоны, организованные женщиной-прапорщиком Бочкаревой. Сама Бочкарева становится популярной, как Кузьма. Крючков. Ее портреты – тупое, квадратное лицо гермафродита с толстыми губами – вывешиваются в штабах, в казармах… Бочкаревские ударницы одеты в обыкновенные солдатские штаны и гимнастерки. На ногах – грубые мужские сапоги. Эмансипация полная. Мужская военная форма, плотно облегающая тело, делает их комично-уродливыми. На обучение ударниц обыватели специально ходят смотреть точно в цирк. Одни одобряют, другие ругают. Буржуи, показывая солдатам на марширующих женщин, говорят: «Смотрите и стыдитесь. Женщины хотят воевать, а вы, мужчины, трусите. Довели родину! Свободу завоевали! Женщины вынуждены сами браться за оружие! Эх вы, мужчины! Солдаты петроградского гарнизона возненавидели «бочкаревскую гвардию» непримиримой ненавистью и оскорбляют на каждом шагу: – Проститутки! Потаскушки!.. – Черт вас сует не в свое дело! * * * На каждом шагу споры: быть или не быть войне. Число противников войны заметно растет во всех слоях населения. Даже многие поэты зачирикали по-иному. * * * Удушливый воскресный полдень. Любовно ощупывает и разглаживает морщины старушки-земли огнедышащее летнее солнце. Зашла Лена. Потащились пешком на острова. Забрели по пути в Ботанический сад. Худосочный кривоногий солдатик с лицом хулигана и скандалиста, в высоких желтых сапогах со шпорами, сопутствуемый толпой подростков, срывал у кустов и деревьев дощечки с латинскими обозначениями. Старик в рыжем котелке, напоминающий «человека из ресторана», пытался его урезонивать. Мы сели в лодку и скользим по заливу. Над головами качается ослепительный яркий шар солнца, щедро разливая тепло и радость. Море, опьяненное солнцем, спокойно дремлет. Широкой сверкающей полосой оно убегает в призрачную даль. Берег остается все дальше и дальше. Я складываю весла к бортам и пересаживаюсь на скамейку к Лене. В теле сладкая усталость. Хочется молча, ехать без конца. Но Лена настроена иначе. Она все еще под впечатлением виденных в Ботаническом саду картин. Она с типичной женской нелогичностью бранит «демократию», которая не умеет себя вести в общественных местах. – Ты только подумай, – горячо апеллирует она ко мне. – Ботанический сад – этот цветущий, восхитительный уголок природы обратили в свиной хлев, в свалку нечистот, в пустырь, на котором играют в городки… – Лена, не кипятись! – говорю я шутя. – Ты не права… – Как не права? Ты знаешь, Валерий, я не мещанка, не реакционерка, я на днях даже вступаю в партию соци-иалистов-революционеров, я приветствую освобождение народа и готова отдать себя на служение ему, но этот вандализм я никому простить не могу. Это ужасно дико!.. Я стараюсь говорить как можно спокойнее, хотя меня раздражает эта явно контрреволюционная философия. – Лена! Нужно понять психологию солдата. Нельзя обвинять огульно. Я понимаю его. Твой прокурорский тон, милая, вовсе неуместен. Руководители революции и пролетариата ценности в помойку не выкинут. Придет время, и сад уберут, вывески разрушенные поправят. Сейчас бушует стихия, вышедшая из беретов. Не до ботаники. Лена обзывает меня дикарем. Долго сидим молча. Я снова сажусь на весла. * * * В Таврическом саду в нескольких шагах от дворца в кругу огромной толпы «артистического» вида босяк залихватски бренчит на балалайке и поет. Про бывший царствующий дом отхватывает такие куплеты, что у женщин уши вянут. Картинно изогнув фигуру, выпятив открытую, бронзовую от загара грудь, ворочая желтыми белками глаз, босяк резко-крикливым тенорком выводит: Как у нашего царишки |