Онлайн книга «В дыму войны. Записки вольноопределяющегося. 1914-1917»
|
И куда делся прежний гонор и блеск? Сжавшиеся в комочек, побледневшие, равнодушно глядят на матросов, которые с прибаутками переворачивают пуховики, подушки, перины, извлекают спрятанное оружие, патроны, ручные гранаты. Некоторые обыски и разоружение воспринимают болезненно, как несмываемое оскорбление, как позор. Сцена на главной улице. Высокого, представительного генерала останавливает патруль. – Ваши документы, генерал? Надменное лицо с красивым римским носом становится еще надменнее. И полный подчеркнутого презрения жест. – Извольте, господа солдаты. Три солдатских головы склоняются над протянутым лоскутком бумаги. Три лба сведено в морщинах. Прочли. Возвращают. – Будьте добры снять оружие, господин генерал. На лице генерала взрыв негодования. Нижняя, синяя от бритья челюсть предательски прыгает. – Оружие? Но у меня нет казенного. Это пожалованное. Я награжден золотым оружием. Если угодно – вот документы, господа… – Снимайте оружие, генерал. Ваши документы недействительны. У вас грамота царского правительства и правительства Керенского. Они недействительны. Понимаете? Революция не доверяет вам оружия. Извольте снять немедленно и передать его нам, не то… Три штыка сомкнулись вокруг генерала точно по команде. Коротким и быстрым движением он обнажил свою фамильную гордость – «золотую саблю», переломил ее через колено, как сосновую лучину, и бросил к ногам онемевших солдат. – Берите!.. Солдаты опускают штыки. Один бросается поднимать сломанную шашку. * * * Могилевские уголовники, пользуясь временным безвластием в городе, начали грабежи, насилия. Ночью вырезали целую еврейскую семью. Бандитам и грабителям объявили террор. Всех подозрительных оборванцев арестовали и выгнали за город. – Идите, куда знаете. Воротитесь в город – к стенке поставим. Вот – бог, вот – порог. У двух бродяг, с низкими лбами преступников, нашли в карманах награбленные золотые вещи. Вывели бродяг на запасный путь за станцию, пристрелили. Трупы снегом пушистым забросали, чтоб глаза не мозолили. Порядок в городе восстановился. * * * Получили лаконическое сообщение. «Генерал Корнилов бежал из-под ареста. Текинцы, охранявшие генерала, вместе с ним бежали». Всех охватило возмущение. Густым хмелем ударила злоба. Особенно неистовствуют матросы. У теплушки, где сидел арестованный Духонин, колышется одержимая злобой большая толпа. В мутной реке серых солдатских шинелей поплавками ныряют черные, перевитые георгиевской лентой, матросские фуражки. – Корнилов убежал, и этот убежит не сегодня – завтра! – Даешь сюда Духонина! – Да-еешь, черт возьми! – Сами рассудим, здесь на месте! – Раз-раз и в дамки, ваше превосходительство!.. Часовые у генеральского вагона безмолвствуют, как изваяния. Напирая на часовых, «активисты» из толпы вызывающе спрашивают: – Кого охраняете? – Кто вас поставил мерзнуть на часах у этого гада? – Тут, може, никакого Духонина нет? Пустой вагон стережете. Генералы – они хитрые. Хитрее кикиморы. – Открывай вагон, чего там!.. Не убьем, все равно убежит. Часовые (фронтовики-солдаты нашего батальона) троекратно кричат толпе: – Разойдись. Но толпа все увеличивается и напирает. Часовые – наизготовку. Предостерегающе щелкнули затворы. Толпа вздрагивает, отливает на несколько шагов назад. Летят ругательства. – Ах, вы, паршивцы эдакие!.. – Вы по своим стрелять, да? – Золотопогоннику продались? – Духонинскую шкуру отстаиваете? – Сколь он вам заплатил? Ежатся, бледнеют часовые от незаслуженной обиды. Оскорби кто-нибудь другой – на месте смерть. А тут свои. Как стрелять по ним? Такая незадача! Экзальтированные матросы из толпы отстегивают кобуры наганов, собираясь не то «поиужать», не то «в сам деле» стрелять в несговорчивых часовых. – Снимайтесь с поста, лешаки лопоухие! Честью… У некоторых просыпается на минутку благоразумие, защищают часовых. – У них устав. По уставу не могут они Духонина выдать без приказа начальства. Часовой – лицо неприкосновенное. Троньте их – всем амба. Матросы не уступают. Пахнет крупным скандалом. Кто-то бежит на станцию, звонит Н. В. Крыленко. Фыркая и вздувая снежную пыль, подлетел к вагону защитный мотор главковерха. Машину вмиг окружили со всех сторон и замерли в настороженном любопытстве. Главковерх открыл с машины импровизированный митинг. – Товарищи-солдаты!.. Нехорошее дело затеяли вы. Духонин – враг советов, враг революции, но на самосуд вам я его выдать не могу. Самосуд – это гнусная расправа, от которой с негодованием отвернется всякий честный революционер! Главковерх говорит так просто и ясно. Голос негромкий, но звучит достаточно отчетливо и проникает в самые дальние ряды. Слова, отскакивая от машины, булыжником прыгают по головам толпы и действуют отрезвляюще. – Я завтра же отправлю генерала Духонина в Петроград, где он будет предан революционному суду и, надеюсь, получит по заслугам. Прошу успокоиться к разойтись. Некоторые присмирели, но горячие головы еще ворчат. Они настаивают на своем. Они и Крыленко верят с оглядкой. – Сам в золотых погонах. Хоть и говорится: «Курица не птица, прапорщик – не офицер», но все же… – Откройте вагон! – приказал главковерх караульному начальнику. Широкая дверь с грохотом скользнула на роликах доотказа. На самом краю платформы в рамке вагона со скрещенными на груди руками стоит бывший главковерх генерал Духонин. Сквозь тонкие стенки вагона он слышал все переговоры. Равнодушно-презрительным взглядом загнанного борзыми, соструненного охотниками волка оглядывает беспокойно мечущихся солдат и матросов. Толпа опять наддала поближе к вагону. Сотни раскаленных тупым солдатским гневом зрачков впиваются в молчаливую генеральскую фигуру. И в наступившей тишине, точно птица, вспорхнул удивленный возглас матроса: – Молодой какой кровопивец, а уж генерал! Выслужился, гад!.. |