Книга Падение Гипериона, страница 113 – Дэн Симмонс

– Указатели? – спрашивает Хент, не догадываясь, что скаламбурил.

– Почти, – отвечаю я. – Кости бандитов.

Хент таращится на меня, подозревая, что болезнь окончательно помутила мой разум. Возможно, он прав.

Позже, уже выбравшись из болот Кампаньи, мы замечаем вдали движущееся красное пятно.

– Что это? – взволнованно спрашивает Хент. Я понимаю его: он все еще верит, что с минуты на минуту нам встретятся люди, а там и исправный портал.

– Кардинал, – отвечаю я, не покривив душой. – На птиц охотится.

Хент обращается к своему увечному комлогу.

– Кардинал – это же птица… – недоуменно говорит он.

Я киваю в знак согласия, смотрю на запад, но красное пятно уже исчезло.

– А также духовное лицо, – замечаю я. – Как вам известно, мы приближаемся к Риму.

Хент смотрит на меня, морща лоб, и в тысячный раз посылает общий вызов по комлогу. Но вокруг полная, ничем не нарушаемая тишина. Ритмично поскрипывают деревянные колеса веттуры; монотонно высвистывает трель за трелью далекая птица. Может быть, кардинал?

Мы въехали в Рим, когда облака зазолотились в первых отблесках заката. Наша хрупкая коляска, трясясь по булыжной мостовой, вкатывается в Латеранские ворота, и за ними сразу же открывается Колизей. Заросший плющом, загаженный тысячами своих жильцов-голубей и несравненно величественный. Куда более величественный, чем знакомый по голограммам его каменный портрет. Сейчас мы видим его в былом обличье, не стиснутым нелепыми экобашнями. Он царственно расположился среди полей и хижин, на границе города и мира. На почтительной дистанции от него раскинулся Рим – россыпь крыш и руин на легендарных семи холмах, но Колизей затмевает все.

– Боже, – шепчет Ли Хент. – Что это?

– Все те же кости бандитов, – я пытаюсь шутить, еле-еле выговаривая слова в страхе перед новым приступом кашля.

Мы едем под перестук копыт по пустынным улицам Рима – города Старой Земли девятнадцатого века. Между тем вечер вступает в свои права, набрасывая на все покрывало мрака. Нигде ни души, лишь над куполами и крышами Вечного Города кружат голуби.

– Где же люди? – испуганно шепчет Хент.

– В них нет необходимости, – отвечаю я, и мои слова отдаются странным эхом в темном каньоне городских улиц. Езда по булыжной мостовой ничуть не приятнее, чем по ухабам проселочных дорог.

– Это что, какая-то фантопликация? – неуверенно спрашивает Хент.

– Остановите повозку, – предлагаю я, и послушная лошадь тут же застывает на месте. – Пните его, – говорю я Хенту, указывая на большой камень на мостовой.

Глядя на меня исподлобья, он все же спускается, подходит к камню и в сердцах пинает его. В следующую секунду из зарослей плюща и с колоколен взлетает несметное множество голубей, вспугнутых его отчаянной бранью.

– Как и доктор Джонсон, вы на опыте убедились в объективной реальности сущего, – говорю я. – Это не фантопликация и не сон. Не более, чем вся наша жизнь.

– Почему они забросили нас сюда? – горестно шепчет помощник секретаря Сената, уставившись в небо. Можно подумать, сами боги слушают нас, прячась за темнеющим пологом вечерних облаков. – Что им надо?

«Им надо, чтобы я умер, – догадка сражает меня, как резкий удар в грудь. Я почти не дышу, стараюсь не делать глубоких вдохов – авось удастся избежать приступа. Мокрота бурлит и клокочет в горле. – Им надо, чтобы я умер у вас на глазах, Хент».

Кобыла между тем трогается с места, сворачивает направо, в первый переулок, еще раз направо, выезжает на улицу пошире – в реку мрака и отзвуков копыт, и, наконец, останавливается у верхней площадки гигантской лестницы.

– Приехали, – говорю я, с трудом вылезая из повозки. Ноги затекли, в груди ноет, ягодицы – сплошная рана. В голове вертится зачин сатирической оды на приятности странствий.

Хент следует за мной – и застывает на самом верху исполинской раздвоенной лестницы, недоверчиво уставившись на свои руки, словно это муляж:

– И куда же мы приехали, Северн?

Я указываю на площадь внизу, у подножия лестницы.

– Пьяцца ди Спанья, Площадь Испании, – говорю я и вдруг мне приходит в голову: как странно, что Хент называет меня Северном. Ведь я перестал им быть, как только мы въехали в Латеранские ворота. Точнее, в тот миг ко мне вернулось мое прежнее настоящее имя.

– Не пройдет и десятка лет, – шепчу я, – как эту лестницу назовут Испанской. – Я начинаю спускаться по правому маршу и тут же спотыкаюсь. Голова кружится. Подоспевший Хент едва успевает подхватить меня.

– Вы не можете идти, – говорит он дрогнувшим голосом. – Вы тяжело больны.

Я указываю на старое здание, обращенное глухой стеной на лестницу, а фасадом – на площадь.

– Уже недалеко, Хент. Вот оно, наше пристанище.

Хмурый взор помощника Гладстон останавливается на пресловутом здании:

– Для чего нам этот дом? Что нас ожидает в нем?

Не могу сдержать улыбку – Хент, самый непоэтичный человек на свете, заговорил в рифму. Я тут же вообразил, как мы полуночничаем в этом старом доме, и я обучаю его тонкостям использования цензуры, или радостям чередования ямбической стопы с безударным пиррихием, или сладкому злоупотреблению спондеями.

И опять я кашляю, не могу сдержаться. По ладоням на рубашку струится кровь.

Хент помогает мне спуститься и пересечь площадь, где творение Бернини – фонтан-ладья – плещет и журчит в темноте, а затем, следуя за моим указательным пальцем, вводит меня в черный прямоугольник дверного проема – дверь дома номер 26 на Площади Испании. Вспомнив невольно Данте, я почти явственно вижу наддверной притолокой: «Оставь надежду, всяк сюда входящий».

Сол Вайнтрауб стоит у входа в Сфинкс и грозит кулаком Вселенной. Сгущаются сумерки, все ярче сияют открывающиеся Гробницы, а его дочь все не возвращается.

Не возвращается.

Шрайк забрал ее, положил крошечное тело новорожденной на стальную ладонь и исчез в жутком светящемся облаке, которое даже сейчас не впускало в себя Сола, давило на него, точно огненный ураган из недр планеты. Сол пытался продвигаться наперекор ему, но оно снова и снова отбрасывало его назад.

Солнце Гипериона зашло. Разбуженный спустившимся с горных вершин холодным воздухом, ветер ринулся в долину. Обернувшись, Сол увидел, как пляшут алые песчинки в сиянии открывающихся Гробниц.

Гробницы открываются!

Щурясь от холодного, режущего глаза света, Сол поглядел вглубь долины, где сквозь завесу пыли проступали зеленоватые болотные огни – остальные Гробницы. По дну долины протянулись длинные чередующиеся полосы света и тени. Последние блики заката соскользнули с облаков, и в мире воцарились ночь и воющий ветер.

Неужели ему почудилось? В дверном проеме соседней Нефритовой Гробницы что-то мелькнуло. То и дело оглядываясь на дыру, поглотившую Шрайка с его дочерью, Сол неуклюже спустился с крыльца Сфинкса и, ежась от ветра, старческой трусцой побежал по тропе.