Онлайн книга «Лесные солдаты»
|
Он поцеловал Наденьку впервые в Нескучном саду, на скамейке около старой цветочной клумбы, обложенной половинками кирпичей. Кирпичи были врыты в землю по косой, так, что макушки их выглядывали на поверхность элегантными треугольниками, треугольники эти были побелены потемневшей от осенней сырости известкой. Кое-где, в ложбинах, уже лежал снег, было холодно. А в клумбе вовсю цвели цветы – белые и фиолетовые, с одуванчиковыми желтыми серединками астры. Когда это было? Совсем недавно вроде бы, а кажется, очень давно, за какой-то незримой, сделавшейся очень далёкой, неощущаемой чертой времени. И вернётся ли то время, никому не ведомо: ни Ломоносову, ни лейтенанту, ни немцам, вторгшимся на нашу землю. Чердынцев аккуратно объехал две ямы, оставленные забуксовавшими в песке грузовиками, ямы были вчерашние, с подсохшими краями… Машины шли тяжёлые, с грузом – то ли людей перебрасывали, то ли снаряды с патронами. От песка исходил печной жар. Лейтенант покосился на маленького солдата – тот сидел в люльке прямой, гордый, похожий на детсадовского генерала, стиснув обеими руками приклад пулемёта. Действительно, герой из какого-нибудь детского учреждения. Чердынцев улыбнулся и тут же стёр с лица улыбку. В этот день они прошли много, лейтенант прикинул по карте – получилось более стапятидесяти километров. Он довольно прищёлкнул пальцами – если дело пойдёт так дальше – они скоро догонят своих. Хотя была одна проблема – бензин. Где брать бензин? Тем более, у немцев он какой-то особенный, сотворённый из загадочной химии, пахнет сладким вареньем и цветочным одеколоном фабрики ТЭЖЭ. Тяга у этого бензина так себе, не чета нашему, бакинскому, – немецким бензином хорошо дрова в печке разжигать, а заправлять им машины и мотоциклы – совсем не то. Это если брать по высокому счёту, а если по счёту малому, то Чердынцев был бы рад даже пузырьку спирта, лишь бы работал движок у трофейного трудяги. Еды у Чердынцева с Ломоносовым было больше, чем бензина – хоть в этом-то они пока могли не ограничивать себя. Вечером маленький солдат достал из немецкого «сидора» банку с рисованной этикеткой, на которой были изображены копчёные колбаски. – Что это, товарищ лейтенант? Чердынцев глянул на этикетку. – Свиные сардельки. – А почему колбаса нарисована? – Это ты, Ломоносов, не по адресу обращаешься… У немцев спроси. – Свиные сардельки – это вкусно? – Вполне съедобно. Немцы вообще свинину любят. – А чего ж её не любить, – Ломоносов ножом вспорол верхушку банки, заглянул внутрь. – Тут, товарищ лейтенант, ещё суп какой-то плещется… – Бульон. Бульон тоже можешь съесть без всякой опаски. – Не прохватит? – Не должно. – А то, если протеку, решительных действий в бою от меня, товарищ лейтенант, не ждите. – Поставь банку на костёр, пусть согреется. Сардельки положено есть горячими. – А бульон? – Бульон тоже. Маленький солдат ослушаться не посмел, подгрёб к краю костра уголья, поставил на них банку. Вскоре бульон зафыркал в жестянке, залопотал чего-то, звук был «уютным», над костром повис вкусный домашний дух. – У нас в Архангельской губернии, когда оленину коптят, такой же дух над всей деревней стоит, нет угла, в который он не протиснулся бы. И нет человека, который слюнками не умылся бы… Лейтенант на это ничего не сказал – копчёную оленину он никогда не пробовал. Бросил только: – Ешь, Ломоносов, молча. От еды молча польза в два раза больше бывает. Понял? Но маленький солдат словно бы не услышал командира – продолжал болтать. Стиснул зубами с ножа кусок сардельки и спросил как бы между прочим: – А вы исторические науки, товарищ лейтенант, любите? – Отчасти. – Такую фигуру, как Наполеон, знаете? – Что ты от меня хочешь, Ломоносов? – Очень меня занимает эта личность, товарищ лейтенант. У нас в восемьсот двенадцатом году в деревне двое пленных французов поселились… Лейтенант с интересом покосился на маленького бойца, прикинул про себя – уж не потомок ли он пленных французов? Вряд ли. У французов носов пуговкой нет. Хотя рост у Ломоносова такой же, как и у Наполеона, – метр с кепкой. – Ну и что, большое потомство пленные французы оставили? – Да по всей деревне, почитай, человек двадцать наберётся. – Двадцать дворов или двадцать человек? – Дворов будет поменьше. – И что же ты хотел узнать про Наполеона? Маленький солдат неожиданно смущённо приподнял одно плечо, вид у него сделался ребячьим, – как у школяра, который не нашёлся, что ответить учителю или закрыть словами какой-нибудь простой вопрос. – Не знаю, – тихо проговорил он и опять приподнял одно плечо. – Жизнь Наполеона описана в тысячах книг. В России такие книги тоже есть – например, академика Тарле… Изучена каждая минута жизни Наполеона. А вот что было после смерти, знает мало кто. – А что было? – Труп был, Ломоносов, труп, – Чердынцев поймал себя на том, что разговаривает с маленьким солдатом с трудом, да и какие могут быть разговоры, когда на душе темным-темно, черепная коробка разламывается от тревоги и неизвестности. Кто знает, что с ними будет завтра, послезавтра? Наверное, только Всевышний и может дать ответ на этот вопрос. – Труп, – повторил лейтенант устало и умолк. Ломоносов снял зубами с ножа последнюю сардельку, допил бульон, побренчал пустой банкой и со вздохом отбросил её в сторону. – Жаль, рано кончилась, – он поднял полову, потянул носом, ловя плывущие по воздуху потоки. – Километрах в трёх отсюда какие-то люди едят консервы. Может быть, наши? – Но могут быть и немцы. Маленький боец снова вздохнул. – Чего не могу определить, того не могу. А жаль… Если были бы наши, мы бы с ними соединились. Нас было бы больше… – М-да, – лейтенант вытянул перед собой руку, сжал её, разжал, сжал, разжал, словно бы проверял свои пальцы на цепкость. – Если бы нас было больше, мы бы провели какую-нибудь операцию. Не бегали б, как тараканы. – И я об этом же говорю… Лейтенант повторил манипуляции, сжал руку, разжал, сжал, разжал, лицо у него поугрюмело. Маленький солдат вновь повёл носом по воздуху. – А вы, товарищ лейтенант, это… – Что это? – Обещали рассказать о загробной жизни Наполеона. – В загробную жизнь я, Ломоносов, как комсомолец, не верю, но кое-какие удивительные вещи с Наполеоном происходили… – Это очень интересно, – Ломоносов перестал сопеть и водить носом по воздуху, зачарованно округлил глаза. – Он умер ведь на этом самом… на острове? |