Книга Кто стрелял в президента, страница 58 – Елена Колядина

— Да, я чувствительная, — подтвердила Люба.

— То, что поэтические и музыкальные способности развились именно в тебе, не удивительно. Люди с ограниченными физическими способностями часто живут сокровенным миром чувств, много фантазируют.

— А я давно догадалась, что все это не случайно. Ну, то что не могу ходить. Это специально, чтобы я не пошла неверной дорогой. Если бы я ходила, ведь могла не заметить, что моя судьба — стать певицей, правда? Пошла бы в техникум бухучета, а потом на рыбозавод ходила, как мама. Верно?

— И тебя не пугает цена, которую судьба взяла за возможность стать певицей? — дрогнувшим голосом спросила Сталина Ильясовна.

— А что — цена? Не дороже денег! Дельфины вон тоже не ходят, и ничего.

— Ты совершенно не переживаешь по поводу своего заболевания?

— Мне иногда снится, что я иду. Я ведь не знаю, что человек при этом чувствует. Поэтому так странно это во сне… Иду, почему-то всегда по полю, к реке, земли не касаюсь, и дух захватывает! А потом просыпаюсь. И уже заранее знаю, что на улице идет дождик, робкий такой, тихий. Почему так? Прямо гидрометцентр какой-то, а не сон.

Сталина Ильясовна слушала Любу с выражением страдания на лице.

— Ой, чего вы так расстроились? — сказала Люба. — Вам жалко, что ли, меня стало?

— Тебе, наверное, неприятно, когда окружающие тебя жалеют?

— Ерунда какая! Лучше пусть человек будет жалостливым, чем безжалостным. Верно?

— Конечно, — согласилась Сталина Ильясовна. — Ты очень мудрая девушка.

— Мне вообще все время добрые люди встречаются. Николая вот встретила…

— Он тебе нравится?

— Я его люблю.

— Что он за человек? Чем занимается?

— Точно не знаю, мы недавно познакомились. Вроде бы эколог. Он к нам в город приезжал с рыбой проблему решать. А тут я — прямо на голову ему свалилась!

— Счастливая встреча. Ты сыта?

— Спасибо!

— Пойдем заниматься?

Люба благоговейно въехала в комнату с роялем.

— А гармонь у вас есть?

— Нет.

— А у меня дома и гармонь, и балалайка.

— Если тебе понадобится, я приобрету балалайку и найду аккомпаниатора.

— Не надо. Рояль мне тоже нравится.

— Для начала спой то, что знаешь, на свой выбор. Нужно определиться с твоим диапазоном, с амплитудой голоса, с интенсивностью, с окраской. Чтобы составить наиболее эффективный план занятий.

Люба обвела глазами сухие розы, благозвучные хрустальные чаши и сервизы за выпуклыми стеклами, солнечный квадрат на янтарном полу, и, устремив взгляд в таинственную даль, затянула:

— Ветер на белом коне, солнцу вдогонку…

— Пиво холодное, — сказал Николай бармену. — Целый день по жаре мотался.

— Ноль два, ноль пять? Закуски к пиву будете? Салат?

— Все давай. Пива один бокальчик, я за рулем.

— Телевизор не громко?

— Нормально.

— Ваше пиво, пожалуйста. Рыба уже жарится. Приятного аппетита!

— Ага!

Николай припал к запотевшему бокалу, в один глоток отхлебнул половину, поставил бокал на стол и отдышался.

— Где же ты, Любовь? Очень ты мне нужна, — проговорил Николай.

Деваха за соседним столиком, призывная, как стринги, польщенно фыркнула.

— А теперь финансовые новости, — сказала в телевизоре строгая молодая ведущая в мужском галстуке. — Неожиданное колебание рынка валют произошло сегодня в Москве. Пара доллар-рубль торговалась…

Николай подался вперед, зависнув над стейком из лосося.

— Аналитики пока воздерживаются от комментариев по поводу того, что обвал произошел необъяснимо локально, в отделениях продажи валюты, принадлежащих одному из коммерческих банков, и тех пунктах, которые расположены на проспекте Мира. Возможно, этот банк — следующий в списке центробанка? Репортаж с места события ведет наш корреспондент Антон Семенихин. Антон?

— Ольга?

— Мы вас слушаем, Антон.

— Я нахожусь на проспекте Мира. Сегодня, в первой половине дня, в семи пунктах курс доллара рухнул до рекордной отметки: шесть, я подчеркиваю шесть рублей — за один доллар США. Последний раз примерно так доллар торговался в далеком уже августе 1998 года, накануне дефолта. Так же стало известно, что граждане США, проживающие в Москве, сегодня стали в массовом порядке избавляться от наличной валюты. Однако ко второй половине дня в силу пока неизвестных нам причин, скорее всего мерами, предпринятыми центробанком, обвал доллара был остановлен. Сейчас рядом со мной сотрудники одного из обменных пунктов.

На экране телевизора появились охранник в черной бейсболке и кассир.

— Скажите, много ли москвичей приобрели у вас валюту или наоборот, продали ее в эти часы?

— Один человек купил пятьдесят долларов, — неохотно произнес кассир.

— Кто это был?

— Вообще-то мы не имеем права разглашать… В общем, она предъявила паспорт на фамилию Земфира.

— Земфира? Что — та самая?

— Зефирова! — вскрикнул Николай. — Зефирова!

— Но это была не певица Земфира. А другая какая-то. Наверное, украла паспорт. Она в инвалидной коляске сидела. Шуточки тут откалывала. Может, говорит, на джинсовую куртку доллары поменяете или еще кое-на что?

— Спасибо. Ольга?

— Вы смотрели репортаж нашего корреспондента Антона Семенихина с проспекта Мира, где по необъяснимым причинам имел место кратковременный обвал курса доллара.

«Валютная война», «Сорос» бубнило с экрана.

Николай сосредоточенно взялся за рыбу, зажаренную с кунжутом.

«Почему проспект Мира? Она где-то там, рядом. Обвалила гриндосы. Ну, Любовь! Такую информацию она могла узнать только от гаранта. Ну ясно: увидел калеку, пожалел — президент у нас добрый, гуманный до усера, дай, думает, подскажу Зефировой, что бакс можно по дешевке взять. От банкиров не убудет, а простые россияне в ноги будут кланяться. Надо ехать на Мира».

Вскоре Николай вырулил на проспект, по которому утром разгуливала Люба.

Медленно проехал до поворота на зеленую улицу, неожиданно тихую, как деревенский проулок. В рукаве дороги мелькнул двухэтажный дом, огороженный забором из оцинкованного железа. Николай вспомнил, как утром из дома неслась Любина песня.

К машине подбежал веселый цыганенок и застучал по стеклу отвратительной клешней:

— Дяденька, дай денежку на хлеб! Рахмат!

— Брысь, — приказал Николай.

Оставив джип на тротуаре, Николай прошел через двор и вошел в дом, видимо, расселенный под снос. Дом был разломан и вроде бы пуст, но не без признаков жизни: тут явно недавно пили чай, а это помещение закрыто изнутри. Где-то вдали слышался разговор. Николай вошел в комнату, оклеенную выгоревшими светлыми обоями. В комнате стояла кровать, застеленная простыней. На кровати лежала джинсовая куртка с трикотажным воротником ручной вязки. Николай сел на кровать. Поглядел по сторонам, вниз. На полу под кроватью лежал пакет. Николай приподнял край носком ботинка. В пакете лежала эмалированная утка.