Онлайн книга «Азъ есмь Софья. Царевна»
Надо узнать о нем подробнее. Если он не может стать другом прекрасной и просвещенной Франции — значит, его не должно быть. Справедливости ради, Людовик был не одинок в своих мыслях. Нечто подобное происходило и в Священной Римской Империи, и в Англии… разве что Вильгельм Оранский в Нидерландах задумался о дружбе с Россией. Благо, кое — какие отношения уже появлялись, уже требовались голландские мастера для постройки шлюзов на Русь… Остальные же… Медвежонок вылез из берлоги — и никто не обманывался пушистой шкуркой. Его рассматривали и думали, что выгоднее, натравить на врага — или сразу поднять на рогатину. Мнение медведя никого не интересовало. Русские варвары… Фу… * * * Остап внимательно оглядывал море. Вроде как и приказ у них был несложный — походить вдоль берега, разведать фарватер, но ведь тут же и турки шляются! Обнаглели, нехристи! Ужо, задаст им Иван Сирко! Ух, как задаст! Не было на сечи человека более уважаемого, чем старый воин — характерник.* * по преданию, Иван Дмитриевич действительно считался кем‑то вроде колдуна, прим. авт. А уж как не любил он турок с тех пор, как в одной из схваток сложил голову его сын Петр! Глотки бы зубами грыз! И в поход пошел доброй волей и с радостью, а с ним и войско Запорожское! Кто ж такого атамана ослушается? Это, почитай, удачу потерять, а что казак без удачи? Сирко, говорят, сам черт не страшен… Остап быстро оглянулся — и перекрестился. И тут же, словно нечистый ему глаза отводил, и заметил! Парус на горизонте! Схватил подзорную трубу, пригляделся… Галера! Да не одна… двое турок идут вдоль берега… — Скидывай мачту!!! Рев Остапа разнесся на несколько чаек окрест — и казаки ринулись работать. А то как же! Они‑то из воды выступают на два локтя, так что заметить их сложно. А вот они видят. Сейчас парус уберут, и… — Давай вон туда, ребята! Остап махнул рукой, задавая направление. Точного курса не было, но галеры шли на восток, а это вообще чудесно. Теперь до конца дня чайки будут следовать за галерами, держась с солнечной стороны. Поди, разбери, что там, на воде, то ли лодка, то ли блик, парус уже положили… не заметят нехристи поганые! Не в первый раз то проверено! Да и сам Остап сомнений не испытывал. Две галеры? Восемь чаек? Бить или не бить? Разумеется, бить! Это вам не Шекспир, тут сомнения ни к чему! Да и не так уж много и продержаться осталось, всего‑то часа два, а потом и солнце сядет. Только вот галеры тут себя в безопасности чувствуют, ну оно и понятно. Казаки ж только пришли, вот и не успели поучить лиходеев! На то Иван Сирко с волком и побратался, чтоб у нехристей медвежья болезнь случалась! Естественно, два часа казаки продержались. На галерах было спокойно, никто не суетился, не готовился к бою, не бегал… Где‑то за полчаса до захода солнца казаки постарались подгрести поближе, хотя потерять галеру было сложно. Они зажгли огни, опять же, в ночи по воде звуки далеко разносятся, а понятие 'режим тишины' еще не ввели в обиход. Так что казаки, конечно, подкрались поближе, примерно на пару километров — ми стали ждать уже все вместе. К галерам они погребли ближе к полуночи. Тихо, страшно, молча… Восемь темных призраков выметнулось из темноты, окружая турецкие корабли. Команда поделилась на две части — одна половина гребла так, что только весла трещали, молча и яростно, а вторая сидела в лодках, разматывая крючья с веревками, уже готовая к бою… и как же неожиданно было для турок, когда по бортам галеры застучали десятки крюков! Каждая чайка без натуги несла 50–60 человек, поэтому почти сто крючьев впилось в борта что одной, что второй галеры… Словно простучал коротко и сухо смертельный град. Какое там воевать! Проснуться половина не успела! Казаки уже не молчали. Они шумели, они орали, они вырезали всех, кто встретился им на пути. Прижались к веслам и нырнули под скамейки прикованные гребцы, ужасаясь их ярости. Вышел из своей каюты капитан — и тут же упал с чьим‑то ножом в горле. Капитана второй галеры все‑таки соизволили рубануть саблей. Тем паче, что турки не гасили фонари на галерах… куда как удобно для казаков, чьи глаза привыкли к темноте — и теперь турки представляли для них роскошные мишени. А вслед за первой партией лезли и гребцы, собираясь поучаствовать в развлечении. В каждой чайке оставался, дай Бог, десяток человек — и весьма этим недовольных! Такое развлечение мимо проходит! Ну да ладно, следующий бой — их! Уже через два часа все было кончено. * * нечто подобное описывал г. Левасер де Боплан, франц. инженер на службе у поляков, 1600–1673 гг. Насколько он приврал — не знаю. Прим. авт. На галерах практически не осталось живых турок — так, человек пять, в качестве 'языков'. Сдать на руки Ромодановскому — пусть допрашивает. Просил ведь, ежели получится, кого захватить… ну так для хорошего человека и не жалко! Остальные были грубо обшарены, раздеты (а чего добру пропадать) — и скинуты за борт. Казаки обшаривали трюм, не особо покамест разговаривая с прикованными рабами — потом. Свой карман — он завсегда ближе к телу, чем чужие нервы. Хотя и видели, что рабы дрожали. Как же ж! Про казаков такие слухи ходили, что самим иногда страшно становилось! Здоровы ж эти европейцы брехать! И глотки‑то казаки зубами рвут, и режут всех, кого ни попадя, и корабли на дно пускают с прикованными людьми… Разве что новорожденными младенцами казаки не питаются, ну так это еще впереди! Авось, придумают! Вот и пусть чутка подрожат! Так что Остап молчал до последнего. И только когда забрезжил рассвет, кивнул Дмитро. — Переведи им. Доведем корабли до Азова — там раскуем их. Получат жизнь и свободу. Дмитро послушно перевел, но радостных воплей не дождался. Не верили. Ну и не надо, что он — убеждать их будет? Сами поймут, когда все сбудется, тогда и поблагодарят. А пока пусть слушаются и лишних хлопот не добавляют! Ромодановский был весьма рад еще двум галерам — в хозяйстве все пригодится. А турки быстро начали себя чувствовать весьма и весьма неуютно. Казаки не собирались давать им спуску и даже если не решались идти на абордаж по нехватке сил — все равно умудрялись напакостить — подкравшись и от души обстреляв галеру. Вольной турецкой жизни приходил конец. * * * Михайла Юрьевич Долгоруков смотрел на монаха злобными глазками. — Говоришь, ведомо тебе, кто моего отца сгубил? |