Онлайн книга «Путешествие на высоту 270»
|
– Лампу погасить или почитаешь? – Гаси, – отвечаю я. – Да не оскудеет рука твоя. Я накрываюсь с головой одеялом и погружаюсь во фронтовые воспоминания. Ни на миг не затихает в ушах лязг танковых гусениц. Я на поле боя. * * * Что-то громко падает на пол, и я разом просыпаюсь. В комнате холодно. Слышу, как мать спрашивает: – Что это было? – А зачем на дороге поставила? – отвечает отец. Я натягиваю на себя одеяло. Еще темно, но, пока отец уйдет на работу, он всех разбудит. Мы к этому привыкли. Он ходит из комнаты в комнату и бормочет: – Брюк моих не видала? Шайтан бы побрал… – Под вешалку упали, вон там, под рубашкой. – …Аллах Всевышний, где же носки-то? – Около ниши, вон там, рядом с зеркалом. – Зачем пальто мое сюда кинула? Вот ведь! Накрой девочку одеялом. Простудится же. Он садится и пьет чай, я слышу из своей комнаты, как он прихлебывает. Сажусь в постели, обхватив колени руками. Отец входит в комнату. Ведет рукой по стене и щелкает выключателем. Я встаю. – Салам! – Сегодня уезжаешь, нет? – Да, папа. Пальто отца застегнуто доверху, и шея замотана черно-белым шарфом. Он сутулится, словно шея и голова тянут его вперед. Обнимает меня, и его колючая грубая борода тычется мне в лицо. – Не забывай писать, мама твоя больная. По телефону звони, не трави ей душу. Друзья в увольнение поедут – с ними писульку передай. Его голос дрожит. И сам он дрожит, несмотря на то, что одет для улицы. Он хватает мою руку и что-то сует в нее. Я хочу оттолкнуть его руку, но он говорит: – Тебе понадобится, там нужно будет что-то купить. И он, поцеловав, оставляет меня, гасит свет в комнате. Уходит, но, пока не наденет ботинки, дверь не закроет… Так бывает каждый день, и холод вливается в комнату. Я дрожу. Наконец дверь закрывается, и я смотрю на него через окно. Посреди двора он сильно сморкается и, как бы неуверенно покачнувшись, тянется к стволу голого дерева, вытирает руку о ствол. Но не останавливается, уходит. И даже когда он на улице, я еще слышу звук его шаркающих шагов. * * * Получив направление на фронт, я успокаиваюсь. Решаю идти домой пешком. Мне кажется, воздух сегодня пахнет уже иначе. Дует прохладный ветерок. А мороза прошедших дней нет и в помине. Небо – голубое, прозрачное, чистое. Я уже словно бы и не в городе, а на войне. С этого фронта ушел на тот фронт. Мечты мои летят высоко… – Э, осел, ты о чем задумался? Я прихожу в себя. Я на проезжей части, и позади меня машина остановилась и сигналит, не переставая. Водитель высунулся из окна и с яростью глядит мне в глаза. – Что он застыл, как труп, оттащи его! Кто-то берет меня за руку и тащит с дороги. Водитель яростно газует и уносится прочь. Я медленно иду дальше по краю дороги. По канаве вдоль улицы течет грязная вода, и канава до половины забита грязью. – Эй, ты где витаешь? Я останавливаюсь и чувствую, что готов взорваться. Я его сейчас своими руками задушу – кто бы он ни был. Оборачиваясь, говорю: – Паренек, мать твою, ты… Это Али – он хохочет. Я бросаюсь к нему – кулаком собираюсь ему дать по физиономии. – О Аллах, теперь, значит, я у тебя «пареньком» стал? Я обнимаю Али и рассказываю о том, что было только что. – Пойдем-ка выпьем прохладительного, – говорит он. – В такой холод? Вместо ответа он хватает меня за руку и тащит к тележке, с которой продают дымящуюся вареную свеклу. * * * Звоню в звонок. Мать открывает дверь, Ройя здесь же, держится за ее чадру. Али внутрь не входит, говорит: – Мне нужно идти, моя старушка уже извелась, что я опаздываю. Будь готов, в четыре часа я за тобой зайду. Ройя кивает ему и, кокетливо произнося слова, спрашивает: – В четыре часа куда моего братика заберешь? Али отвечает, подражая ее выговору: – Заберу его на фронт, ненаглядного твоего! Я уже сто таких, как он, под воду утащил. И-и-и… В четыре часа куда моего братика заберешь! Со смехом я толкаю его в бок, выпихиваю на улицу. Возвращаюсь в дом. Мать уже ушла, а Ройя возвращается со мной. Обняв ее, вхожу в дом. Мать накрывает на стол, и я сажусь к столу. Мустафа выходит из комнаты, здоровается и садится рядом со мной. Мать бранит его: – Чуть подальше не можешь отсесть – чего прилип к нему? Мать ест совсем немного: я вижу, как ей не по себе. Потом она идет к комоду и вываливает мои вещи. Кладет на пол мой рюкзак и начинает укладывать его. Ройя подходит к ней и сидит рядом так смирно, будто держит в руках кружку, полную воды. Мать порой смахивает слезу углом платка. Мустафа убрал посуду со стола и опять взялся за уроки. Я прислоняюсь к стене, потом ложусь. Мать садится так, чтобы всё время меня видеть. А я не могу выдержать ее взгляда. В нем целый мир мольбы и бесконечность надежды. Я притворяюсь, что сплю. Мать подходит ко мне и приносит мой рюкзак. Мустафа спрашивает: – Мама! А когда братец вернется? – Тише ты! Не буди. Месяца через два-три. – Мама! А как становятся шахидами? В комнате тишина. За окном туда-сюда летают озябшие воробьи и чирикают. Мать говорит: – Сходи-ка с сестрой своей, возьмите денег из моей сумки и купите что-нибудь братцу в дорогу! – Что? Что же купить? – спрашивает Мустафа. – Откуда мне знать! – сердито отвечает мать. – Печенья, например. Слышу стук закрывшейся двери. Больше никаких шумов. Даже мать не шевелится. Я поворачиваюсь лицом к стене. Мать набрасывает на меня одеяло. * * * Я встаю. Ройя бросается мне на шею: – Проснулся, братец? Я складываю одеяло и сажаю Ройю к себе на колено. – Братец! Угадай, что мы тебе купили? Мать наливает мне чаю. – Я заснул, мама! – говорю я. – А разве мне что-то купили? Ройя отвечает мне кивком. – Ты скажи, какой оно формы, – предлагаю ей, – и я угадаю. Мать встает, переносит мой рюкзак к дверям и возвращается. Оправляя платье, садится возле самовара. Ее поведение кажется мне странным. Словно она сама не знает, что делать. Говорит: – Я тебе всё сложила. А сама не смотрит на меня, занялась фитилем самовара. Потом говорит Мустафе: – Подай-ка чай своему брату! Мустафа и не думает ворчать. Берет стакан и приносит его мне. А мать плачет и хочет скрыть это от меня. Ройя приближает ко мне лицо, чтобы я обратил на нее внимание. Показывая ручками, объясняет: |