Онлайн книга «Три кило веселья»
|
Колонна двинулась. – Ты кто? – спросил Егорку красноармеец. – Егорка. Курочкин. – Ух ты! Не сынок ли майора Курочкина? – Это дядя мой. А папка на Баренцевом море, подводник. Я к нему иду. Боец вздохнул: больно далеко идти-то. – А меня Бирюковым звать. Запомнил? – И спросил осторожно: – А что же, Егорка, мамка твоя где? Егорка всхлипнул: – Нету уже мамки. И Ляльки, сестренки, тоже. Мы в одной машине ехали. В нас бомба попала. – Ничего, Егор. – Бирюков положил ему руку на плечо. – Мы еще повоюем. Мы им за все отплатим. Почти стемнело, когда вышли к опушке, охваченной рядами колючей проволоки на столбах. На входе, на ошкуренных еловых стволах торчала вышка с часовым и с пулеметом. Колонну загнали за проволоку; бойцов обыскивали. Один из конвоиров оттянул Егоркину рубашку, глянул за пазуху – ржаные сухари; гранату среди них он не заметил. Иначе Егорка никогда не стал бы моряком… Навалилась звездная ночь. Пленные улеглись на голую землю, тесно прижавшись друг к другу. Кто-то вздыхал, кто-то ругался, кто-то стонал. Егорка услышал недалекий шепот, прислушался. Разговаривал Бирюков со своими товарищами. – Бежать надо, ребята, – настаивал Бирюков. – Потом поздно будет. – Было бы оружие, – возражал ему кто-то. – Что с голыми руками сделаешь? Перестреляют нас – и все! – Всех не перестреляют. Нас, поди, тысяча. А их-то всего один взвод. Им и патронов-то на всех не хватит. – Было б оружие, – опять вздохнул кто-то невидимый в темноте. Егорка пошарил за пазухой, нащупал рубчатый кругляш гранаты. – Дядя Бирюков, держи, – шепнул он. – Ай да малец! Вот удружил! Все, братцы, ждем до полночи. Как рвану гранату – все в россыпь и до леса. Егорка обрадовал пленных и сухарями. – Ото дило, – кто-то похвалил его из темноты, – подкрепимось. Перед боем. Между тем звезды на небе исчезли – все затянулось черными тучами. Стало холодно и сыро. Вдали, все приближаясь, погромыхивало; сверкали молнии – и не понять: то ли гроза, то ли далекий бой. Самая большая туча неожиданно вывалилась из-за леса и обрушилась на лагерь яростным ливнем. Загремела оглушительно, засверкала близкими молниями. – Готовсь, братва, – шепнул, перекрывая шум дождя, Бирюков. И как только близко ударила молния, он размахнулся и швырнул гранату на вышку, где хохлился под дождем часовой. Разрыв гранаты и удар грома слились воедино. Часовой перевалился через перильца и грохнулся на землю вместе со своим пулеметом. Была паника, растерянность у охраны – немцам показалось, что в вышку ударила молния. Пленные рванулись – кто в ворота, кто прямо на проволоку и, разметавшись по полю, устремились в лес. Закричала охрана, застучали автоматы. Бирюков подхватил ручной пулемет, упавший с вышки, бросился на землю и, прижимая раненую руку к груди, открыл огонь по охране. Чтобы дать возможность людям скрыться в лесу. Егорка упал рядом с ним, прижался к земле. – Бежи, Егорка! – повернул к нему злое лицо Бирюков. – Шибче до лесу бежи! – Я с вами, дяденька Бирюков. Бирюков отбросил пустой пулемет, схватил Егорку за руку, и они тоже побежали к лесу. А сзади все грохотали выстрелы. И вокруг них свистели пули, зарывались в землю под ногами. Лил дождь, за ноги цеплялась мокрая трава, они спотыкались о кочки, падали – но добежали до леса. Егорка было приостановился подышать, но Бирюков увлек его дальше. Потом они долго шли одни ночным лесом, натыкаясь на деревья, продираясь через кусты, проваливаясь в налитые водой ямки. Ночь была тихая, только все время погромыхивало вдали. – Уходит фронт, Егорка, – тяжело дыша, с горечью проговорил Бирюков. – Но ничего, мало́й, догоним. Набрели на крохотной опушке на брошенную копну прошлогоднего сена, зарылись в него, согрелись. Егорка сунул голову Бирюкову под мышку – стало спокойно и уютно. Будто лежал он рядом с батей на сеновале, в деревне у бабушки. – Ничего, Егорка, не горюй. Доберемся с тобой до Архангельска. – До Мурманска, – сонно поправил Егорка. – Ага. Доберемся, значит. Найдем твоего батю, возьмет он тебя на свой корабль… – На подлодку, – опять поправил Егорка. – И будешь ты с ним фашистов бить. За мамку твою, за сестренку, за все наши обиды. Скользнула по Егоркиной щеке горячая слеза. Последняя слеза в его жизни. Никогда он больше не плакал. Ни в беде, ни в горе. Ни от боли, ни от бессильной ненависти. Только сильно сжимал зубы. А надо – и кулаки… Лето было в самом разгаре. Но оно не радовало. Свежий запах листвы едва пробивался через гарь пожаров и сражений. Земля, по которой они шли, была разорена и исковеркана войной. Разбитая техника, свежие черные воронки от бомб и снарядов, сожженные деревни, срубленные и посеченные осколками деревья, заброшенные поля. И всюду – убитые войной люди. Бирюков по дороге вооружился: подобрал автомат, повесил на пояс плоский штык. Сапоги где-то нашел. Его сильно беспокоила раненая рука, особенно когда они ложились отдохнуть. Он плохо спал, стонал во сне, вскрикивал. И идти ему было все труднее. А фронт уходил все дальше. И только глубокой ночью в окружавшей тишине они еще слышали его далекое грозное ворчание. Которое все удалялось и удалялось от них. А они все шли и шли. Шли по дороге, прислушиваясь. И едва вдали возникал рокот моторов, ныряли в лес, затаивались. Мимо них проходили колонны грузовиков, в кузове которых ровными рядами сидели чужие солдаты в рогатых касках и громко ржали и пели чужие песни. Тянулись, лязгая и грохоча, стальные громады танков с крестами на броне. Проносились открытые штабные машины с офицерами в сопровождении мотоциклистов. Из колясок мотоциклов торчали пулеметы с дырчатыми кожухами. Иногда неспешно шли конные обозы. Иногда брели колонны пленных. Егорке становилось страшно – такая громадная неумолимая жестокая сила ползла и захватывала страну. Она, эта сила, казалась неодолимой. – Ничего, Егорка, – жарко шептал ему в ухо красноармеец Бирюков, поглаживая здоровой рукой ствол автомата. – Ничего… Осилим. Не враз, конечно, но свернем фашистскую шею. Вместе с рогами. – А зачем у них рога на касках? Для страха? – Трубочки такие, для вентиляции. Чтоб голова под каской не прела, – объяснял Бирюков. – Хорошо они, гады, подготовились. А мы вот запоздали… Проходила колонна – и они выбирались на шоссе и шли дальше. К вечеру, когда устраивали ночлег возле разбитого танка, Бирюков сказал: |