Онлайн книга «Приключения обезьяны»
|
Да только нельзя мне, заметьте, на одном засиженном месте сидеть да бороденку почесывать. Все со мной чтой-то такое случается… Фантазии я своей не доверяю, но какая-то, может быть, чертовинка препятствует моей хорошей жизни. С германской войны я, например, рассчитывал домой уволиться. Дома, думаю, полное хозяйство. Так нет, навалилось тут на меня, прямо скажу, за ни про что всевсякое. Тут и тюрьма, и сума, и пришлось даже мне, такому-то, идти наниматься рабочим батраком к своему задушевному приятелю. И это, заметьте, при полном своем семейном хозяйстве. Да-с. При полном хозяйстве нет теперь у меня ни двора, ни даже куриного пера. Вот оно какое дело! А случилось вот как. Из тюрьмы меня уволили, прямо скажу, нагишом. Из тюрьмы я вышел разутый и раздетый. Ну, думаю, куда же мне такому-то голому идти – домой являться? Нужно мне обжиться в Питере. Поступил я в городскую милицию. Служу месяц и два служу, состою все время в горе, только глядь-поглядь – нету двух лет со дня окончания германской кампании. Ну, думаю, пора и ехать, где бы только разжиться деньжонками. И вот вышла мне такая встреча. Стою раз преспокойно на Урицкой площади, смотрю, какой-то прет на меня в суконном галифе. – Узнаешь ли, вспрашивает, Назар Ильич господин Синебрюхов? Я, говорит, и есть твой задушевный приятель. Смотрю: точно – личность знакомая. Вспоминаю: безусловно, задушевный приятель – Утин фамилия. Стали мы тут вспоминать кампанию, стали радоваться, а он, вижу, чего-то гордится, берет меня за руку. – Хочешь, говорит, знать мою биографию? Я комиссар и занимаю вполне прелестный пост в советском имении. – Что ж, отвечаю, дорогой мой приятель Утин, всякому свое, всякий, говорю, человек дает от себя какую-нибудь пользу. Ты же человек, одаренный качествами, и я посейчас вспоминаю всякие твои исторические рассказы и переживания. И Пипина Короткого, говорю, помню. Спасибо тебе немалое! А он вдруг мной восхитился. – Хочешь, говорит, поедем ко мне, будем жить с тобой в обнимку и по-приятельски. – Спасибо, говорю, дорогой приятель Утин, рад бы, да нужно торопиться мне в родную свою деревеньку. А он вынул откуда-то кожаный бумажник, отрыл десять косых. – На, говорит, возьми, если на то пошло. Поезжай в родную свою деревню либо так истрать – мне теперь все равно. Взял я деньжонки и адрес взял. «Что ж, думаю, и я ему немало сделал, а тут вполне прекрасный случай, – поеду пока в свою деревню. А там видно будет – может, и действительно побываю по этому адресу. Вот, думаю, спасибо Утину – сделал благодарность за мое благодеяние». А это верно: на фронте я его всегда покрывал. Там, скажем, бой или разведка, я – прямо к ротному командиру. Так и так, отвечаю. Утина никак нельзя послать. Ну, не дай бог, пуля его пристрелит – человек он образованный, и погибнет с ним большое знание. И через меня устроили его на длинномер – так он всю свою жизнь, всю то есть германскую кампанию, и мерил шаги до германских окопчиков. Так вот произошла такая с ним встреча, и вскоре после того собрался я и поехал в родные свои места. И вот, запомнил, подхожу к своей деревеньке походным порядком, любуюсь каждой даже ветошкой, восторгаюсь, только смотрю – ползет навстречу поп, черт его побери. Ну, думаю, будет теперь беда-бедишка. А сам, безусловно, подхожу к нему. – Вздравствуйте, говорю, батюшка отец Сергий! Вполне прелестный день. Как шатнется он от меня в сторону. – Ой-е-ей, говорит, взаправду ли это ты, Назар Ильич Синебрюхов, или мне это образ представляется? – Да, говорю, взаправду, батюшка отец Сергий, а что, говорю, случилось – ответьте мне для ради бога. – Да как же, говорит, что случилось? Я по тебе, живому, панихидки служу, и все мы почитаем тебя умершим покойником, а ты вон как… А супруга, говорит, твоя, можешь себе представить, живет даже в советском браке с Егор Иванычем. – Ой-е-ей, отвечаю, что же вы со мной такоеча сделали! Очень я растрогался, сам дрожу. Ну, думаю, вот и беда-бедишка. Ничего я попу больше не сказал и потрусил к дому. Взбегаю в собственный, заметьте, домишко, смотрю – уже сидят двое: баба моя Матрена Васильевна Синебрюхова да Егор Иваныч. Чай кушают. Поклонился я низенько. – Чай, говорю, вам да сахар! Что же тут такоеча приключилось, Егор Иваныч Клопов, не томите меня для ради бога. А сам не могу больше терпеть и по углам осматриваю свое добришко. – Вот, смотрю, спасибо, сундучок, вот и штаны мои любезные висят, и шинелька – все на том же месте. Только вдруг подходит ко мне Егор Иваныч, ручкой этак вот передо мной крутит. – Ты, говорит, чужие предметы руками не тронь, а то, говорит, я сам за себя не отвечаю. – Как же, намекаю, чужие предметы, Егор Иваныч, если это, безусловно, мои штаны? Вот тут даже, взгляните, химический подпис: Ен Синебрюхов. А он: – Нет тут твоих штанов, и быть их не может – тут, говорит, все мое добришко пополам с Матреной Васильевной. А сам берет Матрену Васильевну за локоток и за ручку, выводит ее, например, на середину. – Вот, говорит, я, а вот – законная супруга моя, драгоценная Матрена Васильевна. И все, не сомневайтесь, по закону. Тут поклонилась мне Матрена Васильевна. – Да, отвечает, воистинная все это правда. Идите себе с богом, Назар Ильич Синебрюхов, не мешайте для ради бога постороннему счастью. Очень я опять растрогался, вижу – все пошло прахом, и ударил я тут Егор Иваныча. И ударил, прямо скажу, не по злобе и не шибко ударил, атак, для ради собственного блезиру. А он, гадюка, упал нарочно навзничь. Ногами крутит и кровью блюет. – Ой-е-ей, кричит, убийство! Стали тут собираться мужички. И председатель тоже собрался. Фамилия – Рюха. Начали тут кричать, начали с полу Егор Иваныча поднимать… А только смотрю – многие прямо-таки мной восхищаются и за меня горой стоят, и даже подзюкивают в смысле Егор Иваныча. – Побей, подзюкивают, Егор Иваныча, а мы, говорят, в общей куче еще придадим ему, и даже, может быть, нечаянно произойдет убийство. И тогда ослобонится твоя бывшая супруга Матрена Васильевна. Только замечаю: председатель Рюха перешептался с Егор Иванычем и ко мне подходит. – Ты что ж это, говорит, нарушаешь тут беспорядки? Что ж ты, так твою так, выступаешь супротив нас? Контр твоя революция нам теперь вполне известна, и даже, если на то пошло, есть у меня свидетели. |