Онлайн книга «Десять посещений моей возлюбленной»
|
Иду, плечами передернул. Вижу, шагов не слыша на траве, кто-то мне движется навстречу. И – как сверкнуло – узнаю, но не глазами сразу-то, а чем-то: Таня! – в душе произнеслось. И не в душе, естественно, а в сердце – оно само, и без моей подсказки, часто теперь выстукивать так начинает: Таня, Таня – привычным стало для него. Как раньше разве: ма-ма, ма-ма. Будто не сам – сам только слушаю рассеянно – во мне так кто-то рассуждает. А я – как будто не в себе, но и не где-то, не отсутствую, а тут же. Как будто много меня стало – я взял поэтому и расщепился. Если не телом, то в уме. Как шизофреник. Во сне бывает так. Когда больной, и сильный жар, тогда особенно. Но я не сплю. И вроде не болею. И только сдвоился, объединился сам с собой, в себе, вдруг побежал – кто-то меня как в спину будто подтолкнул – я, как невольник, подчинился. Но и она ко мне, вижу, бежит. Руки друг дружке распахнули. Все это словно не во времени, а поперек, и мне оттуда это видно – с какой-то странной стороны. Может быть, сумасшедший так все видит и на себя извне глядит? Но я не тронутый. Мне бы сказали. И Рыжий – тот бы объявил. Разве из жалости скрывают? Так неожиданно. Сбежавшись, крепко обнялись. Как обознались, и нечаянно. Смутились оба. Я уж точно. Со мной такое первый раз – ни с кем еще вот так, с разбегу-то, не обнимался. Только с ребятами – в борьбе – то есть так тесно. Но не сравнить же. Все иначе. Волосы у нее густые, мягкие. Хвоей и сеном пахнут. Еще чем-то – не вспомню. Щекой щеки ее коснулся: моя – прохладная, как показалось мне, ее – пылает. И грудь почувствовал ее – упруго. – А я, – говорю, – не думал, что приеду, – говорю так, словно пробежал только что не двадцать метров или тридцать, а от Ялани – запыхался. – А я, – говорит Таня, при этом тоже часто дышит. – А я, сидим в клубе, пластинки слушаем, думаю, схожу-ка на дорогу, а вдруг там ты, надумал да приехал… И вот, как чувствовала… вижу. Сначала слышу – мотоцикл… – А я, – говорю, – думаю, дай, съезжу… И приехал. – Хоть и на этот день не договаривались… А это кто тебя привез? – Да один парень. Наш, яланский. – Он за тобой вернется? – Нет. – А как до дому будешь добираться? – Пешком. – Ты что?! – Да тут делов-то… Добегу. – Ого – двенадцать километров! – Я стометровку бегаю за десять. – Ну, стометровку-то, а то… Стоим. Смотрим друг на друга – я будто год ее не видел. За руки держимся, словно боимся потерять. – Куда пойдем? – спрашивает Таня. – Не знаю, – говорю. – Давай не к дому. – Все равно. – Можно, и в клуб, – говорит Таня. – Я была в городе, пластинок новых привезла. «Падает снег»… песня такая… задушевная. – Я ее слышал. Адамо. – На ней и Хампердинк. – Я знаю. В клубе у нас есть. – Ну, чё, пойдем? – Да нет. Куда-нибудь… – На Кемь? Пошли к реке. Близко. Бревно на яру. Короткое. Толстое. Без коры. Оглаженное. Сели. Сидим. Друг к дружке тесно – будто пытаемся срастись. – Мы, – говорит Таня, – с Дуськой здесь всегда сидим. Я и одна приду, бывает… Луна-то, видишь вон, почти уж полная… растет. – Здорово, – говорю. И правда – здорово. Это на юге. А там, на севере, и прямо над Яланью, проявились облака. – Серебристые, – говорю. – Красивые, – говорит Таня. – Самые высокие, – говорю. – В мезосфере, – не зря Коляна злил сегодня – такими знаниями обзавелся. – Да?.. А ты шишку, – спрашивает, – сохранил? Блестят глаза у Тани – улыбаются. – Да, – говорю. – И я. – С твоими письмами лежит. – Где? – Под подушкой. – И их никто не прочитает? – Нет. – А давай, – говорит Таня, – вон та звезда будет твоя, а вон, что ниже чуть, – моя. Договорились? – Давай, – говорю. – А ты запомнишь? – Ну, конечно. – В Ялани будешь на нее смотреть? – Конечно буду. – И желание загадывать? – Какое? – Ну… вот… если… Несет с воды прохладой. Закрывает Таня ноги подолом платья и от комаров заодно в кофту кутается. Предложить мне нечего ей, чтобы укрыть, – ни свитера на мне, ни пиджака. И, осмелев, использую как повод: Положил руку ей на плечи. Не убирает. Держу легко – чтоб не давила. – Вы сено, – спрашиваю, – поставили? – Нет, – говорит. – А вы? – Да тоже нет. – Мы вдвоем с мамой… Папка пьет. Курско-Орловскую дугу… битва была там… отмечает. – У, – говорю. И говорю: – У нас в Ялани парень застрелился. – Как?! – Из ружья. – Нечаянно? – Да нет. – Нехорошо-то как… А сколько лет ему? – Почти пятнадцать. – Ох, ужасно… У нас тут тоже года два назад, – говорит Таня, – парень застрелился. Прямо на сцене, в клубе. Но нечаянно. Думал, патрона нет в стволе. Не слышал?.. Они там пьесу репетировали. – Да вроде слышал чё-то, – говорю. – Не Суша-ков? – спрашиваю. – Ага, – говорит Таня. – Кто-то ружье принес и не проверил. Молчим. – А у нас, – говорит после Таня, – бабушка приболела. – Чё с ней? – Весь день чихает – так смешно… Смешно чихает… В баню водили мыть – надуло, может. – А как зовут ее? – спрашиваю. – Федосья Константиновна, – говорит Таня. – Коськантиновна, как папка ее называет. – А фамилия? – Ее фамилия… все забываю… Да по фамилии никто ее уже и не зовет. А – Гвоздырёва. – А что за дед, с Кеми тут с удочками шел? – Седой, лохматый? – Ну. – А. Дядя Коля Каравайный. Казак кубанский, – говорит Таня. И смеется. – Военнопленный. Юморной. Ты видел, ходит как. – Да, видел. – А слышал, как он говорит? – Сказал там чё-то, пробубнил. У нас Нордет так разговаривает. Кубанский тоже. |