Онлайн книга «Десять посещений моей возлюбленной»
|
Лисица где-то звягает – в тайге. По стволу и по ветвям ели, недовольно цокая, белка шныряет – на меня сердится – покой ее нарушил. Мычат протяжно в яланских дворах и на ферме коровы. Собаки лают. Солнце закатилось. Небо увяло. Но светло. Мошка клубками вьется в воздухе – так она мак толчет обычно. Комары злобно кусают – и намазаться от них нечем. Флакончик с мазью где-то выронил – не мудрено, в бою-то рукопашном. Издалека слышно: гудит, знакомо тыркая цепью из-за сточившейся звездочки, мотоцикл «Восход». Ну, наконец-то. Подъехал Рыжий. – Энцефалитка вот… Пойдет? – Пойдет. – Снимай рубаху… Вот зеленка. Снял я рубаху. Измазал Рыжий спину мне зеленкой. – А кровь течет? – Да вроде нет. Надел я энцефалитку на голое тело – нормально. Рубаху спрятал возле ели – вернусь когда, тогда и заберу, мол. Бак бензином из одной цистерны, черпая его ведерком и разводя тут же – без всякой мерки, а на глаз – автолом из другой, меньшего размера, цистерны наполнили. Поехали. – Сильно дымит? – Дымит. Ну, кашу маслом не испортишь, мол. Конечно. – Рыжий! – кричу. – А?! – отзывается. – Ты настоящий друг! – Не издевайся! Едем. Свежо. Мои волосы встречный ветер треплет – податливые, с прической Рыжего ему не совладать – не шевелит их даже, не сгибает. Грейдер прошел туда-обратно. Вчера вечером или сегодня утром – кое-где, в тени, песок и гравий еще влажные. Шоссейка ровная, местами гладкая, еще не выбитая лесовозами – не в ямах, не в колдобинах – дождя-то не было пока. До Черкасс добрались быстро, как долетели, минут за десять или за пятнадцать. Все, что мог, выжал Рыжий – отчасти из желания скорей в Ялань, наверное, вернуться, к своей Таньке, отчасти для того, чтобы передо мной драндулетом своим похвастаться, – из своего «Восхода», лязгающего на всю округу проскакивающей на ведущей звездочке со сточенными зубами цепью. Одна из многих бед у этих мотоциклов – передача. Вот у «ижей», как мой, такого не бывает. Я уж молчу, не говорю сейчас об этом Рыжему, то еще ссадит и назад уедет, чего доброго. Дело к полуночи. Смеркается. Камень бледнеет в сизом мареве. Лес на нем в дрему готов погрузиться. Из суток в сутки так, из века в век – всегда тревожно: придет ли новый день оттуда, из-за Камня, заря поднимется над ним? Вода в Кеми сейчас теплее воздуха, наверное, – об этом думаю. Еще о том, что, непременно сходим с Таней искупаться. Смешно она, Таня, плавает – по-собачьи, и подбородок держит над водой, смешно вытягивая шею… Смешно? Да нет, наверное, – красиво. До развилки дорожной доехали, остановились. – Может, дождаться? – Не поворачиваясь ко мне, спрашивает Рыжий. – Ты тут надолго? – Нет? – говорю. Слез с мотоцикла. – Как получится. – Смотри, – говорит Рыжий. – Утром приехать, может, за тобой? – Не надо. – Тогда – давай. – Давай. До завтра. – Таньке привет. – Если увижу. – Чудно́… Зачем тогда приехал?! И Дуське тоже. – Хорошо. – Если увидишь. – Смейся, смейся. Развернулся Рыжий, рукой мне, не оглядываясь, на прощание помахал и покатил, клацая цепью и взметывая пыль с дороги, обратно. Направился я к Таниному дому. В деревне тихо. Только сороку кто-то напугал – стрекочет. Иду. Шагом нескорым. Встречу с Таней представляю. Где она сейчас, дома, в своей комнате, или на чердаке, гадаю. Крыша под шифером – белеет. Кедр и тополь возвышаются – уже родные. Вижу. Поднимается в яр от Кеми парочка – парень и девушка. Остановился я, смотрю. В яр поднялись. Приближаются. Таня и моторист, Поземский Федя. Ну, думаю. Удобно мне – попутно свету, а им смотреть встречь зареву заката – слепо; на фоне леса и травы, для них теряюсь я, в энцефалитке. Но заметила меня, понимаю, Таня, да и узнала – тут же, склонив голову и опустив взгляд, под руку ухватила моториста – тот сразу ростом выше будто сделался. Бывает. Еще в тельняшке, так и вовсе. Таня в рубахе клетчатой, зеленой, в желтых вельветовых штанах – в своем излюбленном, мной восхваляемом наряде, – и это горько мне, осознаю вдруг. Заулыбалась тут же – весело ей, дескать. Шла бы и плакала, было бы лучше? Спросил себя, не знаю, что себе ответить. На самом деле все, а как в кино. Идут рядом, плечо к плечу, ступают в такт – приноровились. Пара как пара, ничего плохого о ней не подумаешь. Мало ли таких пар в наших деревнях бродит вечерами, а то и ночами по улицам. Кто-нибудь посторонний и сказал бы, наверное, о них, о Тане с Федей: смотрятся – не мне судить, сейчас – особенно. До этого они между собой, может, и разговаривали о чем-то, теперь молчат – будто без слов уже друг дружку понимают или: им и молчать друг с дружкой интересно, мол. Бывает. И никуда как будто не спешат – ночь впереди у них – куда и торопиться. Кто бы другие, так и ладно, лишь поприветствовал бы их, кивнул бы им: мол, рад за вас. А тут язык никак не повернется – к нёбу пристыл – не отдирается. Стою. Не двигаюсь. Оцепенел. Ну, так еще бы: предполагал одно, а тут… глазам не верю… как неправда. Но воздух есть – дышу им, хоть и тяжело; гляжу на небо – не упало; лес – как темнел, так и темнеет; и это, значит, мне не снится; в нем, в этом, надо как-то жить – врасплох вот только, – но пытаюсь. Мимо меня теперь проходят – как мимо дерева – похоже. Как за высокой и глухой стеной, нас разделяющей. Я будто с этой стороны, они – с другой. Хоть перелазь и объявляйся. Я растерялся. Редко со мной случается такое. Так уж совсем-то вот – впервые. Тебе ни здравствуй, ни прощай – разве по-русски? Оба идут, не смотрят на меня. Он, моторист, вдаль уставился – как в свое светлое и прекрасное будущее. Она, Таня, словно близорукая, – на дорогу. Да он-то – пусть. Но вот она?.. Меня для них как будто нет – ни здесь, ни где-то, – меня как будто нет вообще, не существую. Проходишь так, привычное не замечая, – в родной избе дверную окосячку или верею у ворот. Ну, ты, Олег, и докатился – стою, так думаю, словно о ком-то. Уж, как к столбу, к тебе привыкли здесь, в Черкассах, даже внимания не обращают на тебя, мол. Но окликаю все же: – Таня. Как и не слышит. Бывает так, когда задумаешься. Вот хоть и я сейчас – о чем-то важном, не помещающемся в голове. Но я ведь вижу все и слышу. Не отступаюсь – громче повторяю: |