Онлайн книга «Десять посещений моей возлюбленной»
– Есть, – говорю, – хочу. – Проголодался, – говорит мама. – Слава Богу. То не заставишь. А вот па́ренки не хочешь? – Давай, – говорю. – А суп?.. Нина сварила… овощной. – Пока не буду. – Только, – говорит мама, – похвалила человека. С репы одной сытый не будешь. – Я молока потом попью. – Другое дело… Ну, хошь с хлебом. Ой, а штаны-то… Мокрый-то такой чё? – Да так, – говорю. – Переоденься. – Хорошо. – Не хорошо, а прямо счас же. – Да, прямо счас переоденусь. А где папка? – спрашиваю. – Спит твой папка, – говорит мама. – Уходился. – А, – говорю. – Захар Иванович едва убрался… Уж расставались, расставались, топтались тут возле крыльца-то, как полюбовник с полюбомницей… глядела, думала, что рассалуются… А ты чё добыл?.. Ноги лишь намаял… И ведь охота человеку… Жил бы, наверное, на речке, домой с нее не уходил… – В кане, – говорю, – под навесом. Кто-нибудь почистите. – Почистим, – говорит мама. – Вроде не жарко – не прокиснут. С репой вот тока разберусь тут. Пошел я в гараж. Штаны и трусы переодел, мокрые повесил на веревку в ограде сушиться. Кеды на забор после поставил. Солнца нет, обдует ветерком их. Петуха погипнотизировал – не поддается – не упал. Войдя в избу, репы пареной поел – вкусно. Молока попил, с хрустящей коркой свежего белого хлеба. Пошел к двери. – В резиденцию свою опять подался? – спрашивает мама. – Да, – говорю. – А чё? – Да так… знать, где искать тебя потом и звать откудова на ужин. – Не потеряюсь. – Уж не теряйся. Из избы вышел. Вошел в гараж. Дверь не закрываю. Петух не зайдет – вылетал он, кукарекая, не раз отсюда с моей помощью, наученный. Письмо вчера от Тани получил. Коротенькое. Повалившись на раскладушку, перечитал: «Очень соскучилась. Очень-очень. Приезжай как можно скорее. Мы с Дуськой вина вкусного купили. Отметим наше поступление. Времени нет писать – с мамой идти собрались полоскать белье на речку. Машина с почтой ждать не будет. Письмо в Ялани попросила опустить. Люблю, люблю, люблю, люблю. До самой смерти». Прошел – по земле, слышу, отдается – папка в подсобку. Кружка там звякнула. Понятно. Я не заметил, как и задремал. Позвала меня, разбудив, Нинка ужинать. Все за столом уже. И даже папка. Перед ним тарелка с овощным, бордовым от ботвы свекольной, супом и зеленая эмалированная кружка с пенящейся желтой медовухой. То никакова аппетиту. Ну, это ясно. Когда уж выпил, начал есть. На ложку дует долго, глаза жмуря. Не ворчит нынче, что горячее, терпит. И я сел за стол. Ем. Папка, глядя в свою тарелку, а не на меня, спрашивает: – Был на покосах? – Да, – говорю. – На том и на другом? – спрашивает. – Да, – отвечаю. – Как там, нормально?.. То задакал. – Нормально, – говорю. – Зароды стоят, сено сухое, остожья целые. – Ну, слава богу, – говорит мама. – Слава да слава, – говорит папка. – При чем тут слава-то?.. Заладила… После уж сам схожу, проверю. «Иди, – думаю, – проверяй… если не лень и если ног своих не жалко». Нинка молчит. На краю стола лежит раскрытая книга, исподтишка в нее косится. – Убери книгу, – говорит папка. – Ну, чё-то выдумала… за столом-то, – говорит мама. Захлопнула Нинка книгу. Ест. Клюет, как синичка. Книга называется: «Миколас Слуцкис, Лестница в небо». Эко, закинуло сестрицу. Я на ней книги проверяю: что читает она, то я читать уже не стану. И эта, значит, отпадает. А возможно, и хорошая. Завел я, значит, для себя дурное правило. Но отменять его пока не собираюсь. Жизнь, если что, поправит это правило. Так полагаю. Поужинали. – Спасибо, – говорю, вставая из-за стола. – На здоровье, – говорит мама. – Пойду, прогуляюсь, – говорю. – Опять, – спрашивает мама, – на всю ночь? – Да нет, конечно, – отвечаю. – Проверю ночью. Проверяй, мол. – Шесть часов – уже не утро, – говорит папка. Что к чему сказал, не знаю. Пошел я, как у нас говорят, на деревню. Кино в клубе. «Мистер Питкин в тылу врага». Смешное. Раза четыре уже его видел. Сегодня не пойду. Маузер, оказывается, вернулся. Возле клуба его встретил. Поговорил с ним. Пообещал мне, что до отъезда в Исленьск на учебу посмотрит генератор на моем мотоцикле. Починит. Даже и не сомневаюсь. Жаль, что не сегодня. Дел у Маузера накопилось много, утром сегодня только что приехал. Ничуть не важный, хоть и поступил. Хирург будущий, не хухры-мухры. – Пойду, – говорит. – Баню отец истопил. – Давай, – говорю. – Может, со мной?.. Попаримся. Потом по стопочке… есть самогонка. – Нет, – говорю. – Сходить тут надо в одно место. Не признаюсь уж, что не люблю до смерти париться. И самогонку не люблю. – Ну, давай, – говорит Маузер. – Ну, давай, – говорю. – Завтра приду к тебе… после обеда. – Ладно. Пожали руки – попрощались. Зашел в клуб. Поиграл в бильярд. Посидел после у Гали в библиотеке, пока шло кино и в зале зрители смеялись. – Пойду, – говорю. – Домой? – спрашивает. Врать не могу, но и сказать правду почему-то трудно. – Нет, – говорю. Молчит Галя. Нос побледнел – горбинка выделилась, а на загоревших за лето – в огороде и на покосе – щеках, прямо под глазами, превратившимися в сплошные зрачки, кожа у нее вдруг покраснела двумя ровными и небольшими пятнами – они как вспыхнули – не гаснут. Поднялась Галя со стула, подошла к полке, выдвинула какую-то книгу, не посмотрев, обратно ее втиснула. – До завтра, – говорю. – До завтра, – отвечает. Коса у нее на спине. Толстая. Длинная. Пшеничная. Золотится в свете электрическом. Смотрю, любуюсь. Не сразу, но повернулась ко мне Галя, улыбается. Мне уходить не хочется – пошел я. Вышел из клуба. С крыльца спустился. Взрослые, обсуждая весело кинокомедию, домой стали расходиться. Молодняк – диваны в зале громко раздвигать. Место для танцев подготавливают. В фойе, слышно, костяные шары бильярдные друг о дружку стукаются. Парни смеются. Надя, буфетчица, на них ругается – стаканы ей не все, наверное, вернули. |