Онлайн книга «Мурзук»
От этой песенки старику становилось хорошо на душе, немножко грустно и как-то особенно уютно. Старик всю жизнь прожил один, и уюта ему больше всего не хватало в жизни. Раз, когда он сидел так, вслушиваясь в звуки невидимой маленькой флейты, товарищ его – старый черный кот – бесшумно соскочил с крыльца, перебежал дворик и исчез в кустах. Старик ничего не заметил. Закрыв глаза, он тихонько посапывал трубкой. Он думал, что его черный друг, как всегда, сидит с ним рядом. Вдруг песня оборвалась жалким писком. Старик открыл глаза, вынул трубку изо рта, с тревогой повернул ухо к елушкам. Прошла минута, другая, третья. Нет, Черноголовка не пела больше. Начинало темнеть. Ни шороха не доносилось из сада. Вдруг черная хвостатая тень скачками бесшумно пронеслась от кустов к избе. Старик успел различить кота и в зубах у него – маленькую растерзанную птичку. Старик сердито засопел трубкой. Он вдруг почувствовал себя совсем одиноким в диком, заброшенном саду. До полной темноты сидел он на крылечке, молчаливый и расстроенный. И ночью, когда лег в постель, и кот, по обыкновению, вспрыгнул к нему на кровать, старик спихнул его ногой на пол и сказал: – Ты зверь. У тебя нет сердца. Потом подумал, вылез, кряхтя, из постели и привязал кота на веревку к ножке кровати. * * * Утром, как всегда, старик взял ящик с красками и побрел на берег озера. Но не спешил приступать к работе. Раскурил трубку. Поглядывал, щурясь, на оранжевый песок берега, на зеленую воду, на трепетно отраженные в зеркале воды серебристо-голубые стволы больших осин на острове. Блаженное спокойствие, так грубо нарушенное вчера смертью любимой птички, возвращалось медленно. Хотелось, чтобы хоть тут все было без изменений, привычно. Из-за острова плавно выдвинулась узкая лодочка. На корме ее высилась тонкая девичья фигура с веслом в руках. «Вот и Гондольер Молодой», – удовлетворенно подумал старик. Так он мысленно назвал незнакомку, каждое утро проплывавшую мимо него в лодке. Он знал только, что она из партии не то геологов, не то зоологов, стоявшей лагерем по другую сторону озера. В нескольких местах среди воды на ровных расстояниях друг от друга возвышались группы кустов. Как клумбы. Незнакомка по очереди подъезжала к каждой из них и раздвигала ветви тонкими руками. Потом отъезжала от «клумбы», записывала что-то в книжечку, стоя на корме, – и направляла лодку к следующей. Проезжая мимо художника, она всегда приветливо, но односложно здоровалась с ним. Старик молча кивал в ответ – и видение беззвучно скользило мимо. Ему нравилось такое уважение к его труду, обычно вызывающему назойливое любопытство случайных свидетелей. Нравилась серая клетчатая блузка и юбка, узко перехваченная в талии красным кушачком. Нравилась ладная фигурка, худое личико, гладко причесанные на прямой пробор невьющиеся черные волосы. Даже влюбленный затруднился бы сразу ответить, красива ли она. В ней не было ничего бросающегося в глаза. Но опытным глазом художника старик с первой же встречи понял в ней безошибочную соразмерность всех частей тела и черт лица, как раз то, что делает человека спокойно прекрасным в полной гармонии со всем окружающим его в природе. Недаром эта ладная фигурка вне плана и заданий сама собой вошла во многие последние его этюды. Вне плана и заданий и даже вопреки им – потому что художник писал этюды для задуманной им большой картины: «Без человека». Картина первозданной природы: томный полдень склоняющегося к осени лета, величавый покой матери-земли, покой воды, покой плодоносящих деревьев и высоких, сильных трав. Полуденное перемирие в извечной войне животных: птицы со сложенными крыльями, сонно греющийся на солнцепеке чуткий речной зверь – выдра. Ни нервов, ни суеты сумасшедшей лихорадки машины времени, пущенной человеком на предельные скорости. Лодка подплывала. Незнакомка, бесшумно погружая весло в воду, упругими толчками двигала вперед легкое суденышко. Почти поравнявшись с художником, встретила его внимательный взгляд, молча и серьезно улыбнулась и негромко сказала: – Здравствуйте. – Здравствуйте, – произнес и старик, забыв кивнуть в знак приветствия. – Зачем это вы каждый день объезжаете кусты? Точно кистью мазнул: лицо незнакомки мгновенно вспыхнуло. («Почти один цвет с кушаком», – отметил про себя художник.) Упершись веслом в близкое дно, незнакомка резко остановила плавный бег лодки: – Мы расставили на озере искусственные дупла. Я проверяю, как в них несутся нырковые утки. Старик удивленно распустил бесчисленные складочки вокруг глаз: – Дикие утки? – Да: крохаля, гоголя, хохлатые чернети. Две кладки мы берем, третью оставляем. – Значит, диких птиц заставляете нестись для себя, как этих… кур? – Как домашних. Делаем опыт. Пока удачно. – Девушка улыбнулась, как показалось художнику, неприятно-самонадеянно, почти хищно. Он пожал плечами: – Странное занятие! Она уже насмелилась было что-то в свою очередь спросить, но вдруг осеклась. Старик не желал скрывать своего презрения. Сказала только: – Доброй работы! – и опять вся вспыхнула. И, только отъехав уже довольно далеко, прокричала рывками: – Очень! Люблю! Ваши! Картины! – и поспешно заработала веслом. – Много ты в них понимаешь! – сердито проворчал старик. – Ленинградская, видно. Откуда меня знает? Он отложил кисти. Сидел прямой и строгий, устремив невидящий взгляд поверх воды. – Доярка! Луну – и ту выдоить хотели бы. И жалости никакой. Легкая стайка пестрых куличков-камнешарок промелькнула над водой и рассыпалась по берегу. Глаза художника осветились радостью: он знал этих птиц и любил. Кулички разбежались, и каждый, покланявшись всем тельцем на тоненьких ножках, стал суетливо осматривать каждую щепочку, каждый камешек на песке. Шарили носом, что-то выхватывали оттуда и быстро, незаметно проглатывали. Один подбежал совсем близко – старик не двигался, чтобы не спугнуть робких птичек. Куличок сунул голову под слегка приподнятый серый пласт высохшей тины. Протиснулся под него весь. Видимо, старался приподнять край. Но пласт был велик и тяжел для него. Куличок вынырнул наружу, отряхнулся и несколько раз тоненько свистнул. Сейчас же со всех сторон к нему подбежали, мелко семеня ножками, товарищи; дальние подлетели. Куличок опять нырнул под пласт – и все его товарищи за ним. |