Онлайн книга «Ничего святого»
|
В одной комнате с Фритом жил энергичный немолодой виршеплет – завзятый книжный червь, имени которого Фрит почему-то не запомнил. «Если ученье – свет, то книга – светильник. Да-да, молодой человек! Светильник!» – талдычил Фриту сосед, обуянный неутолимым преподавательским зудом… Когда стало ясно, что карантин продлится до весны, Фрит все-таки сдался. И выучил причудливый варанский алфавит, каковой, по уверениям гиазира-поэта, являлся идеальным маслом для всякого светильника… Они так постарались, собирая бусы, что даже вспотели. К розовому, чистому лбу Мелики прилипла русая прядка. Гита, на висках которой тоже блестели хрусталиками крохотные капли пота, подцепив двумя пальцами рюши на горловине своего платья, дергала его туда-сюда, туда-сюда – для охлаждения. Ветер, донимавший их все утро, как назло, куда-то исчез. В поисках ветра Гита бросила взгляд назад, через плечо. И обомлела. Солнце стояло над горизонтом, возвещая близкий вечер. И куда только подевалось столько времени? – Может, домой? И есть хочется… – снова принялась канючить Мелика. – А мне уже расхотелось. И потом, до темноты еще часа три. – А вдруг тут раньше смеркается? – Знаешь… Просто жалко вот так уходить… Без Тюльпана… Мы еще вон там не были. – Гита указала в сторону кручи, что спускалась к самой реке. И они зашагали быстрей, перепрыгивая через не вытоптанные конницей куртинки тимофеевки и лисохвоста, перешагивая через тела и сломанные пики. – А как он выглядит, этот Серый Тюльпан? – Как обычный тюльпан. Только серого цвета. – А листья серые? – Да нет. Листья, наверное, зеленые, – неуверенно сказала Гита. – У всех тюльпанов листья зеленые. – У всех тюльпанов зеленые. А у этого – серые, – задумчиво сказала Мелика. – У какого – у этого? – бдительно поинтересовалась Гита. Она не видела никакого тюльпана. Там, где стояла Мелика, ничего не росло. Там, возле перевернутой телеги, лежал молодой безусый парень, одетый в неброское светло-коричневое платье, такое старое, что даже дергачи им побрезговали. Взгляд юноши был неуместно восторженным, почти живым – в том смысле, в каком можно назвать живым лицо на портрете, написанном большим мастером. Однако на воина-профессионала тщедушный юноша никак не тянул – скорее уж на какого-нибудь гонца, молодого сопалатника, дальнего родственника разорившегося барона… Гита пригляделась. В лице мертвого ни кровиночки. Заостренные смертью черты, нос острый и белый, как будто вырезан из куска дорогого мыла. Руки крестом сложены на груди. Рукава рубахи пропитаны кровью. Они стали бурыми и почитай затвердели – в груди мертвеца зияла широкая рубленая рана. – Меч нечестивого вошел прямо в сердце, – тихим, не своим голосом произнесла Мелика. – И смерть пришла быстро. – Эй, Мелика, ты чего несешь? Трупа, что ли, никогда не видела? – нарочито грубо окликнула подругу Гита. – …Ее дух был восхищен и легок. Она пришла в Поля без оружия и умерла беззащитной. – Мелика подняла к небу тяжелый недевичий взгляд и замерла. – Мелика… котенок… – Голос Гиты дрожал, ей вдруг стало очень страшно. – Почему ты все время говоришь «она», когда это никакая не «она»? Но и без объяснений подруги Гита, подошедшая ближе, наконец заметила под мужским платьем мертвеца две залитых спекшейся кровью груди. – Живому кристаллу ее души больше не светить в черной ночи человеков, – медленно проговорила Мелика, даже тембр ее голоса теперь изменился, стал низким, хрипотным. – Но человекам останется Тюльпан, пыльцой которого оборотился серый бархат ее нежности. Он напомнит про нее всем. И благоухание Тюльпана однажды сделает живым то, что было мертвым… – Да где же он, где? – почти кричала Гита. – Где Серый Тюльпан? Почему я его не вижу? Но Мелика ей не отвечала. Она неспешно встала на колени перед покойницей, закрыла глаза, потянулась к ее развороченной груди и, остановив руку совсем близко от раны, сжала двумя пальцами нечто упругое, невидимое. С явным усилием Мелика повлекла это нечто кверху. И лишь спустя несколько мгновений обомлевшая Гита начала различать в руке у подруги, которою по-прежнему владел (хотя и безмолвствовал теперь) вещий дух, словно бы призрак цветка – серебристый и дымчатый. Недораспустившийся сизо-серый бутон, бахромчатые лепестки которого походили на язычки сменившего колер пламени, был совсем невелик, вдвое меньше самого малого из тюльпанов садовых, что оптимистически пестрели в деревенских палисадниках всего месяц назад. И стебель его, толстый и короткий, был сплошь покрыт какими-то неопрятными, липкими, как паутина, волосками – почти как стебель колдовской сон-травы. «Ну вот… Такой ценный – и совсем некрасивый…» – разочарованно подумала Гита. – Нам, по-моему, слишком везет, – сказала Мелика. Она была очень бледна, но по крайней мере больше не говорила чужим голосом. – Тюльпан вот нашли… – А чего, нельзя? – Наверное, нельзя! Сама рассуди – если б было можно, тут бы, при дармовщине, уже все наши толкалась… – А может, мы просто смелые? Смелые и везучие?! – с вызовом сказала Гита. – Вот я и говорю, что какие-то мы слишком везучие. – Мелика шла, прижимая к груди цветок, который окончательно обрел материальность и походил теперь скорее на дорогую безделицу, сработанную ювелиром из серебра, стекла и тусклого февральского утра. – Ничего не слишком. В самый раз. Может, все-таки дашь посмотреть? – уже в третий раз спросила Гита, кивком головы указывая на цветок. – Пока нельзя. Вот из Полей выйдем – тогда будет можно. Гита не стала спорить с Меликой – после всего, что было, разве с ней поспоришь? Все-таки правильно она придумала Мелику с собой взять. Самой ей Тюльпан было не найти, прошла бы в двух шагах – и ничего не увидела. Верно Лид говорил – нецелованным надо быть, нецелованным. Как Мелика. Вот уже и лесок замаячил – совсем близко. А там – бегом домой, благо под горку идти легче. Небось уже и стадо с косогора привели… При мысли о теплом парном молоке у Гиты сладко засосало под ложечкой. Молоко, творог, дырчатый спелый сыр – Гита замечталась об ужине и едва устояла на ногах, оскользнувшись на луже наемницкой кровавой блевотины. Теперь они шли молча. Экономили силы – Поля оказались слишком уж обширными. – Вот сейчас за этот холм зайдем – а там уже и дорога, – пообещала Гита. Но она ошиблась. Никакой дороги за холмом не было. Лишь новые невеселые картинки. – А вот наш меч стоит… Постой, но он же в другой стороне вроде остался. Так? Найденный и покинутый меч, венчающий татуированную пшеничноволосую башню, светил мертвенным зеленым светом, от которого на глазной сетчатке словно бы тухлая испарина выступала – так казалось Мелике. А Гите привиделось, будто меч издевательски подмигнул ей своим вредным зеленым глазом, – в этот момент ею овладело почти непреодолимое желание забрать найденыша, забрать, несмотря даже на отчетливое, невесть откуда идущее «нельзя». |