Онлайн книга «Экипаж»
|
И включил громкую связь. – Уважаемые пассажиры! Говорит командир корабля Алексей Гущин. Наш самолет летит к земле. Скоро вы будете в безопасности. Но рядом с нами другой самолет. Он поврежден, на нем люди. Они не долетят, если мы не поможем. Пассажиры слушали голос Гущина как голос Бога. А тот вещал: – Мне придется рискнуть и пересадить их на наш борт. Я не могу принять это решение в одиночку. Мне нужна ваша поддержка. Мне нужно ваше решение, причем единогласное. Кто за? Гущин взглянул на Валеру. – Ну, давай, иди. Считай. Валера вышел в салон. Пассажиры растерянно уставились на него. Валера поднял руку и посмотрел на пассажиров выжидающе. Все сидели не шелохнувшись. Решение было слишком тяжелым. Первым поднял руку Андрей. Робко, по одному, пассажиры тоже начали тянуть руки вверх. Сначала один, затем другой – словно по цепочке. Рабочий поглядел на Вову и неспешно поднял руку. Бухгалтер спросил: – Товарищи, кто возражает? И сам поднял руку. Наталья смотрела на поднимающиеся руки и не решалась сделать то же самое. Наконец она заплакала. – А если мы упадем? У меня дети! Я не могу! И вдруг ее сын, спасенный Валерой Сережа, вскинул свою худенькую ручонку вверх и толкнул локтем сестру. Девочка последовала примеру брата. Наталья зарыдала пуще прежнего. Наконец подняла руку и она. – Ну что ж… – весело резюмировал улыбнувшийся Валерка. – Поскольку одного не ждут – будем считать, единогласно! Алексей Гущин смотрел на монитор, на котором отображался пассажирский салон. Он смотрел на поднятые руки пассажиров. Из наушников тем временем слышался голос Шестакова: – Я запрещаю проводить эту операцию! Ты меня слышишь, стажер? Тут его отодвинул Гущин-старший и сам приник к микрофону. – Леша, это я, – твердо проговорил он. – У тебя на судне люди. – Папа, лучше подскажи! – отозвался сын, и отец понял, что, невзирая ни на чьи просьбы и приказы, сын поступит так, как будет считать сам. Как подскажет ему его совесть. Шестаков поглядел на Гущина-старшего в изумлении. Он не знал, что Алексей за штурвалом – его сын. Открыв рот, он хотел что-то сказать и тронул Гущина за руку. – Леша, хоть раз в жизни сделай так, как говорят, – продолжал отец, не обращая внимания на Шестакова. В этот момент в кабину ворвался радостный Валерка и сразу же попытался взять наушники. Гущин резко вырвал их из его рук. – Пап, тогда не мешай, – сказал он в микрофон. – Леонид Саввич, снижаемся… – Леонид Саввич, угомони своего стажера! – тут же вмешался Шестаков. – Ты за него после драки поручился – теперь заставь делать, что велят, а не то, что ему хочется! – Алексей… Леша… – начал Зинченко. – Я тебя прошу. Это не приказ… Но я тебя очень прошу. – Леонид Саввич, вас понял. Буду делать, что велят. Шестаков выслушал этот диалог хмуро. Он представлял его себе не так и интуитивно чувствовал, что стажер не только не внял словам Гущина – он уже принял свое решение. И никто на свете не был способен его переломить. Смирнов от напряжения покусывал губу. И тут снова послышался голос Гущина: – Только если Зинченко со своей командой навернется в океан, вам даже некому будет руку подать, господин-товарищ главнокомандующий! Вы меня слышите?! Слышите меня? И тут в дискуссию вступила почти все время молчавшая Тамара Игоревна: – По инструкции, рисковать запрещено. Но как мы потом друг другу в глаза смотреть будем? Повисла тягостная тишина. – Вам хорошо говорить, Тамара Игоревна, вы в такие ситуации не попадали, – проговорил один из консультантов. – Вы полагаете? – оборвала его Тамара Игоревна и посмотрела на Шестакова. – А если что-то случится? – спросил он. – Ответственность – тяжелая штука, – пожала плечами Тамара Игоревна. – Вы мне тут про ответственность говорить будете? – взорвался Шестаков. – Просто не надо им мешать, – твердо сказала Тамара Игоревна. Гущин-старший опустил голову. Воцарилось молчание. Все ждали, что скажет Шестаков. Наконец, он откашлялся и сказал в микрофон: – Зинченко! – Да, – отозвался Леонид Саввич. Он в кабине напряженно переглядывался с Александрой. – Леонид Саввич! – раздался голос Гущина. После некоторого молчания Зинченко проговорил в микрофон: – Борт сто семнадцать, начинаю снижение. – Снижаемся до трех тысяч и начинаем разгерметизацию, – подхватил Гущин. Сказав это, он обернулся к Валере: – Андрея позови! Тут в штабе очнулся Гущин-старший. – Леша, разгерметизацию начинай на четырех… – По инструкции, не выше трех, – возразил сын. – Да я сам писал эту инструкцию! – раздраженно пояснил отец. – Это для штатной ситуации. А какая у тебя там, к черту, штатная ситуация?! Начинайте на четырех, когда подойдете к трем, уже можно будет начинать эвакуацию. – Леонид Саввич, как поняли? – спросил Алексей, когда отец умолк. – Все понял, продолжаю снижение, – отозвался Зинченко. – Только… Леша, – добавил отец. – Ты дверь не сможешь открыть – там такая конструкция. – Значит, выбью, – спокойно парировал сын. Отец вспыхнул и откинулся назад. – Ну, выбивай. В кабину грузового самолета заглянула Вика. Ей сразу же начал давать инструкции Зинченко. – Пассажиров одень теплее. Любые мази, кремы, все на лицо и руки. Детей укутайте. Ты должна сама все проконтролировать. Начинаем пересадку. Вика внезапно побледнела и стала оседать на пол. – Я не могу! Я боюсь! Я не буду! Давайте не будем, пожалуйста! Я не буду! У нее произошел конкретный нервный срыв. Вообще-то Вика как раз всегда отличалась крепкой и устойчивой нервной системой – видимо, просто наступил ее личный предел. Зинченко как мог постарался привести ее в чувство, пока не началась истерика. – Вика! Соберись! Будь умницей, – спокойно и твердо произнес он. – Я не хочу! Пожалуйста, не трогайте меня! – шептала Вика, закрывая лицо руками. – Возьми себя в руки! – Леонид Саввич, не кричите! – встала с кресла Александра. – Я все сделаю. Она обняла Вику и вывела ее из кабины. Выйдя в трюм, Саша обратилась к беженцам, стараясь говорить своим естественным голосом: – Я второй пилот Александра Кузьмина. За штурвалом превосходный командир, пилот первого класса Леонид Саввич Зинченко. У нас есть проблема – в самолете мало горючего. Поэтому… Мы с вами пересядем. В другой самолет. Прямо в воздухе. Это сложно. И скажу честно – мне страшно. Но если мы сейчас будем тряпками – погибнем все. А если будем молодцами, то все будет хорошо. Обещаю. Правильно? |