Книга Там, где кончается волшебство, страница 58 – Грэм Джойс

— От Люка.

— Уверена? Ты же говорила, что Чез, вроде… тоже твой парень.

— Говорила. Скорее, любовник.

— Тогда откуда ты знаешь?

— Осока, женщина всегда знает, кто отец ребенка.

Ее улыбка уже не лезла ни в какие ворота и изрядно меня бесила. Небось Грета исходила из каких-то мистических соображений. У женщин всегда так с определением отцовства, и в большинстве случаев это бред собачий. В подобных ситуациях Мамочка говорила, что себе верить нельзя и сердцу своему тоже верить нельзя, потому что сердце говорит нам только то, что мы хотим услышать. Я знала, что верить здесь можно только анализу крови. О чем и не преминула сказать Грете. Она хотя бы перестала лыбиться. Просто не передать, как я обрадовалась.

— Ты в чем-то, Осока, самая мудрая из нас, а в чем-то малое дитя, — резко отозвалась Грета. — Скажи, ну как от Чеза может родиться ребенок, если у него на этом фронте проблемы?

— Что? — в совершеннейшем шоке переспросила я.

— У него не встает. Эрекции не бывает, понимаешь? Я уж не знаю, как еще проще объяснить.

Мне поплохело. Не может быть. Я встала с кресла и повернулась к Грете спиной. Пыталась скрыть замешательство за кучей бессмысленных вопросов о Люке. Знает ли он? Как среагировал? Хотя ответы почти не слушала.

Люк знает, отвечала она, и хочет сохранить ребенка. Но у него уже есть двое детей от разных женщин в коммуне и еще два отпрыска в других местах. Он чудный, но безответственный, пояснила она; порядочный, но слабый.

Ведь право выбора в конечном счете остается за женщиной. Я с этим согласилась на все сто. Так было и будет всегда. Потом она сказала, что избавляться от ребенка не хочет, но вынуждена, поскольку жизнь в коммуне ее достала. Она не может больше смотреть на наркотики, устала от бесцельного существования, измучилась от вечной нервотрепки с разными партнерами, а как ее достали хиппаны-парни, ужасно обращающиеся с их бесконечными «цыпочками» и детенышами, даже не пытаясь участвовать в процессе или выполнять простейшие обязательства!.. Чтобы отрастить патлы, большого ума не надо, сказала Грета. Ей же мечталось о другом. Конечно, она не собиралась подстраиваться под существующий миропорядок и тянуть эту вечную лямку, о нет. Она хотела построить то, что называла «новым этосом», — только уже не из аутсайдеров, а из тех, кто «внутри, но против». Ее течение обещало быть радикальным и смелым — такая новая богемная волна, вытаскивающая на свет божий все, что есть лучшего в людях.

Речь удалась на славу. Грета вещала, прямо как Жанна д’Арк. И кстати, за все это время ни разу не улыбнулась. Мне было правда очень интересно, но я никак не могла отвлечься от того, что она сказала про Чеза.

— Эй, ты со мной? — окликнула меня Грета. — По-моему, ты очень далеко. Так я могу рассчитывать на твою помощь или нет? Только не надо говорить, что ты не умеешь это делать.

Я даже не спросила, откуда ей известно о моих способностях. А ведь это была довольно опасная информация. Многие женщины в деревне и окрестностях, конечно, знали, чем занималась Мамочка, и наверняка догадывались, что я переняла ее умения. Но даже со своими мужчинами делились редко. Держали в полутайне, если так можно выразиться. Короче, я без лишних выяснений приступила к делу.

Грета смотрела, как я готовлю абортивную смесь. Я ей сказала, что Мамочка этим заниматься не любила и я тоже была не в восторге.

— Только не думай, что мне это легко дается.

— Ну что ты! Я поклялась, что больше никогда не поведу себя так легкомысленно.

Конечно, ухмыльнулась я, хотя она наверняка сказала, что думала. Собрав все травы, я выдала ей точную инструкцию, как и что делать, и наказала прийти, если станет совсем худо.

— Последняя девица, которой мы это дали, умерла, — на всякий случай сообщила я.

Она посмотрела на меня взглядом, в котором читался вопрос: но ты бы пошла на это?

— С тобой все будет в порядке, — успокоила я ее. — К тому же выбор небогат: либо наша смесь, либо лимингтонский карлик с вязальными спинами.

— Осока, ты на меня за что-то злишься?

— Нет-нет, не на тебя. Я просто, по-моему, схожу с ума. А в мире есть люди, которым очень хочется увидеть, как я сойду с ума. Тебе пора. Ты только никому не говори о том, что я тебе дала: ни Люку, ни Чезу, никому. Разве что Джудит.

— Ну ты уж не считай меня за полную идиотку! Ты, кстати, слышала про Джудит?

— А что с ней?

— Ее могут уволить из школы.

— За что?

— Естественно, за то, что ее видели с сомнительными личностями.

Не знаю даже, кого имела в виду Грета — меня или компашку с фермы. Я уже думала совсем о другом.

— Прости, но, если ты не против, мне надо подготовиться к похоронам Мамочки.

— Да, это следующий вопрос. Можно мы с Чезом придем?

Захоронение пустого гроба — зрелище довольно жуткое. Да еще все эти погребальные обряды. Хотя надо отдать должное отцу Миллеру — он с потрясающим изяществом возвышался над пустотой. Мне было неудобно, что он потратил столько сил и средств: купил участок, заказал надгробный камень — и все, чтобы похоронить ящик с кирпичами.

Пришел Уильям с Джудит, которая в траурных одеждах выглядела еще эффектней и аппетитней обычного. Угольно-черная широкополая шляпа, черные капроновые колготки — уух. Пришли и те, кого я ночью видела в лесу. Однако виду не подавали. Меня все это изумляло. Они прекрасно знали, что Мамочка не хотела бы покоиться на церковном кладбище, что она испытывала стойкую неприязнь к церкви и, наконец, что она предпочла бы лежать в старом лесу, — и все равно пришли. Вот что меня изумляло больше всего — непостижимый уровень организации лжи, механика обмана и преданность традиции, которую зачем-то хранили даже «избранные».

Пришли и те, кто ни о чем не подозревал. Билл Майерс в полицейской форме с фуражкою под мышкой, а с ним расстроенная Пегги; Кормеллы во главе с красной от рыданий Банч; Эмили Протероу с матерью, которым скоро предстояло отведать свадебный торт. Ну и еще несколько семей. Учитывая, скольким людям за жизнь помогла Мамочка, все это были слезы. Просто слезы. И все же я воспользовалась случаем и донесла до всех собравшихся, что Винаблз и поместье не желали, чтобы Мамочку хоронили на церковном кладбище, и что даже в 1966 году возможен такой беспредел. Я просто хотела, чтобы люди знали, какие это презренные личности.

Явилась Грета с виноватой улыбкой и Чез — без рубашки, без снисхождения к трауру, в одной лишь кожаной жилетке под замшевой курткой. И хотя Билла передергивало всякий раз, как Чез оказывался рядом, я радовалась, что они пришли: так и народу казалось больше, и Мамочка была бы довольна.

А дальше случилось странное. Как только преподобный Миллер произнес: «Дни мои бегут скорее челнока и кончаются без надежды», [7] со мною что-то начало происходить.