Книга Имя кровью. Тайна смерти Караваджо, страница 53 – Мэтт Риз

– Но вы, конечно же, встанете на сторону рыцаря. Он принадлежит к святому ордену, как и вы.

– Роэро не почитает церковь. Он, конечно, выполняет волю Его Святейшества, сражаясь с неверными. Но я не считаю подобных душегубов подлинными служителями Бога.

– Инквизитору не пристало так легкомысленно говорить об убийстве.

– Почему бы и нет, раз его собеседник пишет убийство святого за плату? – инквизитор прошелся взад-вперед перед холстом.

Караваджо взял сухую кисть, чтобы придать текстуру стене темницы, написанной охрой и жженой умброй. В тишине шорох кисти казался очень громким.

– Иоанн на твоем холсте мертв, – сказал делла Корбара, – но кровь его ты не нарисовал. Уж не дошел ли ты до предела в своем стремлении копировать жизнь?

– Что вы имеете в виду?

– Может быть, кровь – это слишком прямолинейно? Слишком напоминает о твоей собственной крови, которая может пролиться, как по приказу царя пролилась кровь Крестителя?

– Папа – не царь.

– Он выше царей. Что несколько усложняет твое положение.

– Да, я еще не написал кровь. Что из того? Дойдет дело и до нее.

– Твой Иоанн Креститель, без сомнения, мертв. Он лежит, бледный и безжизненный, на грязном тюремном дворе, а не возносится в небеса, как святые, написанные другими художниками, – инквизитор потер большим пальцем губу. – Если у тебя даже Иоанн Креститель не попадает в рай, стало быть, собственные шансы на спасение вызывают у тебя сильные сомнения.

– Если я задумываюсь о спасении, значит, верую в Господне милосердие. Иначе я вовсе не заботился бы ни о своих грехах, ни о душе.

– Ну что ж, храни тебя Господь, – инквизитор поднял руку для благословения.

Караваджо поморщился. Навязчивость инквизитора не имела ничего общего с христианским всепрощением.

– Зачем вы снова пришли? Чего вы добиваетесь? Я не собираюсь доносить вам на рыцарей, даже если вы обвините мою картину в несоответствии церковным канонам.

Инквизитор посмотрел на свои руки и снова спрятал их в рукава сутаны.

– Дуэли – такие как твоя драка с синьором Рануччо, – находятся в ведении инквизиции. Я мог бы выслать тебя в Рим. И даже великий магистр не остановил бы меня.

– Тогда почему бы вам не выслать и его заодно?

Делла Корбара молниеносно выбросил вперед руку и отвесил Караваджо пощечину.

– Потому что мне нужен свидетель его ужасного преступления, – прорычал он.

Караваджо сжал кулаки, но сдержался. Он понял, что ярость инквизитора вызвана чувством беспомощности.

– Прости меня, – делла Корбара вскинул руки в просительном жесте. – Дьявол в нечеловеческой своей хитрости заманил меня в эту ловушку.

– А я-то думал, вы трудитесь на пару.

Инквизитор подступил к нему вплотную и заговорил хриплым шепотом:

– Ты хочешь притвориться псом, которого из милости впустили в трапезную и накормили объедками с хозяйского стола. Но рыцари никогда не сделают ничего подобного – потому что ты не собака, а волк. А волки охотятся в стае, – и он ткнул пальцем в свою впалую грудь. – Я тебе когда-нибудь понадоблюсь. Запомни это.

Он вышел из мастерской, и Караваджо снова вернулся к стене своей темницы.

* * *

Когда Мартелли отдернул занавес камеры-обскуры, Караваджо работал над черными свинцовыми бородками ключей тюремщика. Рыцарь испытующе поглядел на картину. В руках он держал письмо.

– Ты добавил кинжал, – заметил он.

На лезвии блестел широкий блик. Флорентинец, которому немало досталось ран, почесал шрам под камзолом.

– Чувствуете руку палача? – улыбнулся Караваджо.

– Всей своей шкурой. Но вообще-то я думал о тебе.

– До сих пор в роли палача выступал я.

Мартелли помахал письмом:

– С сего дня ты больше не палач и не обвиняемый. Ты будешь рыцарем!

Караваджо от радости поцеловал руку старика.

– Я боялся, что если Его Святейшество откажет в прошении.

– Мы отправим тебя назад в Рим в цепях? Ну, я пользуюсь неким расположением великого магистра, да к тому же еще и славлюсь в этих местах упрямством. Полагаю, Его Святейшество понял, что мы не сдадимся. Читай.

Караваджо развернул письмо.

Приветствую тебя, возлюбленный сын мой. Твои заслуги и особая преданность Нам и Святейшему Престолу позволяют Нам почтить тебя удовлетворением тех требований, кои позволят тебе отблагодарить преданных слуг, что пользуются твоей милостью и благорасположением. Настоящим удовлетворяя прошение, поданное нам от твоего лица, в силу этого письма и нашей апостольской властью даруем тебе позволение принять в братья и посвятить в рыцарское достоинство персону, которой ты предназначил эту милость, подлежащую выбору и назначению тобой, пусть даже этот человек совершил убийство в пьяной драке, и облачить его в одеяние брата, придав ему достоинство рыцаря волею великого магистра – с тем, чтобы он и впредь оставался при тебе.

Нашему возлюбленному Алофу де Виньякуру, великому магистру Иерусалимского ордена госпитальеров Святого Иоанна

Папа Павел Пятый

Дано в соборе Святого Марка, скреплено печатью апостола Петра

Руки Караваджо так горели, что он испугался, как бы от его волнения письмо не вспыхнуло и не сгорело дотла. Он торопливо передал лист Мартелли.

– Раз ты теперь рыцарь, тебя не отошлют в Рим. Ты будешь под защитой ордена, – Мартелли сложил письмо и спрятал его обратно за пазуху, схватил Караваджо за плечи и расцеловал. – Микеле, тебя произвели бы в рыцари, даже если бы твой «Иоанн Креститель» был заурядной картиной. Но он поразителен!

Караваджо с гордостью оглянулся на холст. Каждый мазок, казалось, служил к его освобождению. «Мартелли все понял. На этом полотне я прямо, без прикрас, показал, как убивают человека».

Они помолчали вместе. Караваджо все еще ощущал на кончиках пальцев прикосновение к папскому письму. Помилование. Может быть, его пустят обратно в папские земли, в Рим, к Лене. Теперь все стало возможным.

Осунувшееся лицо Крестителя смотрело на него снизу. Оставалось только написать кровь, хлещущую из раны на шее.

* * *

После ужина Караваджо отправился в адмиральскую резиденцию. Спускаясь с холма за дворцом великого магистра, он старался подавить в себе горделивое чувство – он стал рыцарем. «Я освобожусь от смертного приговора. Смогу вернуться к Лене и спокойно работать». Но войдя в пустые покои флотского командования на первом этаже, он понял, почему ему захотелось поделиться новостью прежде всего с Фабрицио. «Я больше не слуга семейства Колонна, а ровня вам – как член святого ордена». Теперь такой человек, как Фабрицио, и впрямь может быть его братом. Караваджо свободно, без оговорок, одарит своей дружбой и его, и Костанцу – никто больше не потребует от него услуг в силу его низкого положения.