Книга Имя кровью. Тайна смерти Караваджо, страница 54 – Мэтт Риз

Сладкий запах, витавший этим теплым вечером в апельсиновой роще, напоминал аромат надушенной кожи. Так пах поцелуй Фабрицио. Микеле поднялся по лестнице.

Подручные адмирала отправились ужинать в таверну, и Караваджо прошел через кабинет Фабрицио к его личным покоям. Дверь была приоткрыта. За ней виднелась брошенная на каменный пол пара алых чулок.

Караваджо остановился, услышав приглушенный стон и задыхающийся мужской смех. Он открыл дверь.

Фабрицио стоял на коленях у кровати – со спущенными штанами, в расстегнутой рубашке. Он придерживал бедра Никола, пажа великого магистра. Мальчик раскраснелся и блаженно переводил дух. При виде Караваджо он вывернулся из-под Фабрицио, схватил свою одежду и убежал. Выражение удовольствия сползло с лица адмирала.

– Вот, Микеле, как видишь, все еще совращаю мальчиков.

Караваджо огляделся вокруг. Комната не так уж отличалась от той, в которой они с Фабрицио впервые сошлись на любовном ложе. Им было столько же, сколько сейчас Никола. «Если это позор Фабрицио, – подумал Караваджо, – то почему унижение чувствую я?» Гордость рыцарским саном и дружбой с Мартелли, чувство, что Лена для него не потеряна, – куда все подевалось. Он снова оказался в спальне Фабрицио во дворце Сфорца Колонна, в Караваджо. Ему было тринадцать, когда господский сын прижал его к постели и выплеснул в него одолевавшую его греховную похоть, которая с тех пор гасила все его попытки полюбить.

Лицо Фабрицио осветилось надеждой и новым сладострастием.

– Ну же, Микеле, что такое? Только не говори, что не проделываешь то же самое со своим подмастерьем-мальтийцем. Или ты ревнуешь? Ревнуешь к мальчишке?

Караваджо дал Фабрицио пощечину и набросился на него – в слезах, осыпая бранью, пока Фабрицио не сумел освободить руки и не откатился от него на постели. Караваджо остался лежать. Лихорадочное возмущение вдруг отпустило его. Он рыдал, потому что пришел рассказать Фабрицио о своей радости. «Единственное, что он когда-либо разделит со мной, – это то, к чему так легко принудил этого пажа».

Микеле бросился к лестнице. Пробегая через пустые помещения командования, он услышал, как Фабрицио зовет его. «Я скоро стану рыцарем. Больше я не обязан прибегать к людям семейства Колонна по их зову».

* * *

Под стенами Итальянского подворья расхаживал, покачивая фонариком на поясе и насвистывая восточные мелодии ночной сторож. Караваджо отмахнулся от комара и осветил лампой холст. Из мешочка, сделанного из свиного пузыря, он выдавил немного жженой умбры и макнул кисть в льняное масло, чтобы развести краску. Затем потрогал темную охру, которой окрасил камни тюрьмы, – не останется ли на пальце след? Нет, можно наносить следующий слой. Он повернул кисть в разведенной льняным маслом умбре и затем поднес ее к холсту.

Издали этот слой краски – всего лишь фон для лужи крови под шеей святого. Но любой, кто подойдет поближе, увидит, зачем он. Кровью святого, пролитой при казни, – кровью, что так долго грозила самому художнику и от которой его в скором времени спасет возведение в рыцарское достоинство, – Караваджо впервые поставил под картиной свою подпись рыцаря и монаха: «Брат Микеланджело».

Ему вдруг показалось, что вся кровь, виденная им в драках и дуэлях, впиталась в него, не принеся ни смерти, ни боли, но наполнив его жизнью. Она кипела внутри и выплескивалась на холст – его кровь, кровь его соперников, кровь убитого им человека. Он написал ею свое имя, – понимая, что может вновь и вновь отдавать картинам свою горячую, живую кровь: ее запас не иссякнет.

Оставив палитру, он сложил ладони в молитве. Пусть Лена почувствует ток его крови, пусть они срастутся воедино так прочно, как если бы вены и артерии сплелись в их телах.

– Господи Боже, сохрани ее, – прошептал он. – Даруй ей ту же полноту жизни.

* * *

Заметив Караваджо, проталкивающегося в молельне через ряды одетых в черное рыцарей, Мартелли ободряюще улыбнулся ему. Теперь он станет одним из них. Художник поднялся по ступеням к алтарю, чувствуя непривычную тяжесть лат на плечах и груди, и высвободил руки из-под плаща, чтобы не мешал, когда придет пора ему опуститься на колени. За спиной великого магистра висела его картина – «Усекновение главы Иоанна Предтечи». Караваджо прочел свое написанное кровью имя и склонил голову.

Церемонию посвящения проводил Виньякур. Он призвал Караваджо жить в трудах и совершенном соблюдении обетов Христовых, посвятить себя Пресвятой Деве и святому Иоанну. Затем великий магистр протянул Караваджо белый крест ордена на чистом холсте. Караваджо поцеловал его. Если бы не зрители вокруг, он бы в восторге зарылся в холст лицом. «Не забывай, – сказал он себе, – не меньше, чем рыцарскому сану, ты радуешься тому, что избежал смертного приговора. Ты вступил в ряды тех, к кому законы неприменимы». Он посмотрел на итальянских рыцарей близ алтаря. Фабрицио отдернул голову, как от удара.

– Прими же бремя Господне, – вещал Виньякур, – ибо мило оно и сладостно, и под ним обретешь ты душевный покой. Не сулим тебе мы изысканных яств – лишь хлеб да воду, да скромное монашеское облачение.

Виньякур знаком подозвал пажа Никола – тот выступил вперед, неся на алой подушке золотую цепь. Великий магистр надел цепь на шею Караваджо и поднял его на ноги.

– Также дарую тебе двух рабов, – прошептал Виньякур.

– Ваша светлость, вы слишком добры.

Великий магистр указал на «Усекновение…»:

– Это шедевр, брат Караваджо.

– Вы оказали мне великую честь, ваша светлость.

Итальянцы вернулись в свою резиденцию, где Караваджо предстояло поселиться уже в качестве рыцаря. У ворот его встретил Мартелли, знаком пригласил сесть на подстилку и протянул ему хлеб с солью – символы простой монашеской жизни. Пока Караваджо ел, Роэро ковырял у себя в зубах острием кинжала.

* * *

Брат Джулио – рыцарь из Сиены – отхлебнул вина.

– А вот еще одна история. Герцог де Бри, незаконный сын герцога Лотарингского, сидит за ужином. Учтивый французский рыцарь просит его: «Герцог, старина, подлейте мне вина». И герцог наливает ему вина. А на другой стороне стола сидит неотесанный немецкий рыцарь. И в подражание французу просит: «Герцог, ублюдок, подай мне вон то блюдо».

Рыцарь со стуком поставил на стол кубок и сам рассмеялся своей шутке.

Караваджо допил вино и снова наполнил кубок до краев. Роэро горящими красными глазами наблюдал за ним из-за края своего кубка.

«Пусть хоть дыру проглядит, – подумал Караваджо. – Он не первый, кто на меня так зыркает, но отныне я защищен рыцарским достоинством. Теперь я ужинаю с этими рыцарями как равный». Он сиял от вина и успеха, выпавшего на долю «Иоанна Предтечи», и раскраснелся, словно впервые захмелевший юноша. Художник поднял бокал за юмор брата Джулио.

– Любишь хорошую шутку, да? – спросил Роэро.

Караваджо одним духом проглотил вино.