Онлайн книга «Эта прекрасная тайна»
На расстоянии все они казались умиротворенными. Сдержанными. Но в тот миг, когда они проходили мимо, Гамаш видел тревогу в их глазах. Мольбу. О чем они молили? Чтобы он поскорее уехал? Остался? Помог? Или не вмешивался? Когда он только появился здесь – всего несколько часов назад, – монастырь Сен-Жильбер-антр-ле-Лу предстал перед ним тихой гаванью. Местом умиротворения. Он казался удивительно прекрасным. Его аскетичные стены не обдавали холодом, а успокаивали. Дневной свет, преломленный старинным стеклом, разлагался на красный, фиолетовый, желтый. На отдельные цвета. Но все вместе они создавали какой-то головокружительный эффект. Как и сам монастырь. Он состоял из отдельных личностей. Каждый монах сам по себе был человеком исключительным, а вместе они становились блестящими. Кроме одного. Тени. Наверное, необходимой, чтобы оттенять свет. Проходя по Благодатной церкви, Гамаш встретил еще одного монаха. Брат Тимоте? Брат Гийом? Они обменялись кивками, и опять Гамаш уловил какое-то просительное выражение во взгляде безымянного монаха. Наверное, каждый из них молил о чем-то своем, непохожем на желания других, обусловленные особенностями личности и характера. Этот монах – брат Жоэль? – явно хотел, чтобы Гамаш убрался. Не потому, что боялся, а потому, что Гамаш превратился в ходячий билборд, рекламирующий убийство приора. И их несостоятельность как сообщества. Они годились только на одно – служить Господу. Но монастырь пошел в противоположном направлении. И Гамаш стал тем восклицательным знаком, который заставил их посмотреть правде в глаза. Старший инспектор повернул направо и двинулся по длинному коридору к закрытой двери. Он начинал ориентироваться в монастыре, даже чувствовать себя здесь как дома. Монастырь имел форму креста с Благодатной церковью в центре. Снаружи уже стемнело. Коридоры едва освещались. Возникало впечатление, что время уже к полуночи, но часы Гамаша показывали, что еще нет и половины шестого. Дверь с надписью «Porterie» была закрыта. Гамаш постучал. Подождал. Изнутри раздался какой-то тихий звук. Шелест перевернутой страницы. Потом опять тишина. – Я знаю, что вы здесь, брат Люк, – тихо произнес Гамаш, стараясь не походить на страшного серого волка. Снова послышался шелест бумаги, и наконец дверь открылась. Брат Люк был молод. Ему, вероятно, не исполнилось и двадцати пяти. – Oui? – сказал монах. И тут Гамаш понял, что впервые этот мальчик обратился непосредственно к нему. Пусть и одним коротким словом. Но Гамаш услышал, что голос у брата Люка насыщенный и бархатистый. Почти наверняка великолепный тенор. Если сам брат Люк казался худосочным, то сказать то же самое про его голос было никак нельзя. – Мы могли бы поговорить? – спросил Гамаш. Его собственный голос звучал ниже, чем у молодого монаха. Брат Люк стрельнул глазами в одну, другую сторону, потом за плечо Гамаша. – Я думаю, нас никто не услышит, – сказал старший инспектор. – Oui, – повторил монах, сложив руки перед собой. Это выглядело пародией на позу других монахов. В брате Люке не чувствовалось спокойствия. Молодой монах словно разрывался между двумя чувствами: он боялся Гамаша и в то же время испытывал облегчение, увидев его. Брат Люк хотел, чтобы старший инспектор ушел – и чтобы остался. – Меня уже допрашивали, месье. Его голос звучал прекрасно даже в разговорной речи. Какое же расточительство скрывать его за обетом молчания! – Я знаю, – сказал Гамаш. – Я читал протокол. Вы находились здесь, когда нашли тело брата Матье. Люк кивнул. – Вы поете? – спросил старший инспектор. В любой другой ситуации задавать такой вопрос подозреваемому было бы нелепо. Но не здесь. – Мы все поем. – Как давно вы в Сен-Жильбере? – Десять месяцев. Монах ответил не сразу, и Гамаш почувствовал, что молодой человек мог бы сказать ему, сколько дней, часов и минут прошло с того дня, когда за ним закрылась эта тяжелая дверь. – Почему вы приехали сюда? – Из-за музыки. Гамаш не мог понять, намеренно ли брат Люк так лаконичен, или же молчание стало для него естественным состоянием, а речь – нет. – Не могли бы вы отвечать подробнее, mon frère? На лице брата Люка появилось раздражение. Молодой человек, скрывающий вспыльчивый характер под мантией монаха. Столько всего таится в молчании! Но Гамаш знал, что большинство эмоций все равно прорывается наружу, в особенности гнев. – Я слышал записи, – проговорил Люк. – Песнопения. Я готовился поступить в другой орден – на юге, у границы. У них тоже есть песнопения. Но не такие. – Какие? – Трудно сказать, в чем различие. – Выражение лица брата Люка изменилось, как только он подумал о музыке. То спокойствие, какое он выказывал прежде, было неискренним. – Услышав пение монахов из Сен-Жильбера, я понял, что ничего подобного в жизни не слышал. – Люк искренне улыбнулся. – Наверно, я должен бы сказать, что приехал сюда, чтобы быть ближе к Богу, но Бога я могу найти в любом монастыре. А вот таких песнопений ни в каком другом монастыре не найдешь. Только здесь. – Смерть брата Матье, наверное, большая потеря. Парень открыл было рот, но тут же закрыл. Его подбородок чуть отвис, эмоции почти прорвались наружу. – Вы и представить себе не можете. – Приор стал одной из причин, по которой вы приехали сюда? Брат Люк кивнул. – Вы останетесь? – спросил Гамаш. Брат Люк опустил глаза на руки, теребившие мантию: – Я не знаю, куда мне еще податься. – Монастырь стал вашим домом? – Мой дом – песнопения. А их дом здесь. – Музыка настолько важна для вас? Брат Люк наклонил голову и внимательно посмотрел на старшего инспектора: – Вы когда-нибудь влюблялись? – Влюблялся ли? – переспросил Гамаш. – Я и сейчас влюблен. – Тогда вы меня поймете. Когда я услышал первую запись, я влюбился. У одного из монахов в моем прежнем монастыре оказался этот диск. Первые записи появились года два назад. Он зашел ко мне в келью и дал послушать. Мы оба пели в монастырском хоре, и ему хотелось узнать мое мнение. – Каким же оно было, ваше мнение? – Никаким. В первый раз в жизни у меня не возникло никаких мыслей. Одни чувства. Как только у меня выдавалось свободное время, я снова и снова слушал запись. |